КОНКУРС "ДОЛИ" — "Судьба человека"

 

Анна РУДОЙ (г. Ялта, Республика Крым, Россия)

 

Женщина первого цветения

 

Солнечный луч позолотил русые волосы, приласкался

к небритой щеке Евгения. Пора и одуванчики в полях будить. Весна! Цветение, запахи, трели…

В сонном сознании кто-то гитарно напевал: «Покидая эту зиму, окуни сырую землю, в солнца теплую купель: апрель, апрель!» Весеннего неба невыгоревшая синева! Поля, поля … Кто это, в треуголке, от кочки к кочке? Стоны… Это раненые стонут. Это тела, тела. Карлик копошится. Выискивает шевеление. Выискивает муку умирающего. Нравится ему это. Нравится. Поле, усеянное телами, стонет.

Арбенин перевернулся набок и выпал из отвратительного сна в тягостную действительность.

«Я устал, устал, - подумал Евгений Александрович. – Лучше под танк, с гранатой…». За трое суток первая ночь сна. Иваныча через брезент палатки прямо за операционным столом прошила шальная пуля и в раненого вошла. Он так и завалился сверху. Молча.

«Когда ещё пришлют хирурга на его место…

Судно санитарка подносит п…ать. Так и стоишь: руки вверх, а девчонка струю направляет,- мысленно кому-то жаловался Арбенин, натягивая брюки. - Сколько сегодня за ночь трупов?»

Вышел из палатки, вдохнул весенний воздух и потянулся всем молодым телом. Сознание вычеркнуло войну на мгновение и стало так хорошо!

- Нина, - окликнул Евгений Александрович пробегающую мимо сестричку. – Как дежурство прошло?

Голубые искорки глаз цвели на юном лице незабудками. Миловидная, с ямочками на щеках, тяжёлой косой. У Нины была идеальная фигура, доставшаяся ей от матери, дочери гренадёра царской охраны.

Регулярные сдачи крови раненым, не стёрли румянца с её щёк. Антоновское яблочко! Нинка – комсорг, всегда рядом с начальством. Мужняя жена, но..! Евгений Александрович знал, что Нинка изменяет мужу.

«А как по-другому?- успокаивала себя Нинка.- Попробуй не дай».

 

 

Двадцатисемилетний Евгений Александрович ей казался стариком. Сестрички привыкла не обращать внимания на жадные взгляды, на восставшую мужскую плоть. Изувеченное тело реагирует на прикосновение женской руки. Бросишь салфетку, пропитанную эфиром, вот и вся проблема.

«Что уставился? Воротничок грязный что ли?» - продолжая отчитываться, досадовала она, не желая Арбенина причислять к ухажёрам.

Слушая в полуха Нинку, которая решила почему-то ответить по всей форме, Евгений Александрович хмурился. Как же он её хотел!

- Через десять минут обход, не опаздывать!

- Есть! – сестричка развернулась, чуть заметно колыхнув бёдрами. Сделала несколько строгих движений, чеканя шаг, … и споткнулась о корягу, но удержалась и перепрыгнула, как девчонка через скакалку.

Весна! Солнечные блики, запахи трав и полевых цветов. Третий год войны. Санитарный батальон: кровь, смерть, работа, работа, работа. Здесь же трибунал, здесь же расстреливают: последнее желание – гречневой каши с мясом попросил- удивил один из приговорённых.

На обходе Арбенин, увидев под смертельно раненым, мокрую простынь от непроизвольно вытекающей мочи, кивнул Нине: пару лишних кубиков морфия, зачем продлевать муки – дело обычное. Это в мирное время можно спорить об эфтаназии.

«Резать и зашивать, резать и зашивать. Я устал, устал»… - стучало в висках и Арбенин чувствовал, как его затягивает серое болото депрессии. И только мысли похотливые и живые, привязанные к Нинке, горячили кровь, и, казалось, побеждали эту трясину.

- Любит он тебя, - ловко скручивая ватные тампоны, подхихикивала циганистая Маша.

- Да он же женат! – пожимала плечами Нинка и тщеславилась: всё-таки врач! Женат-неженат. Расписывали и разводили мгновенно. Были такие лихие, что и не разводясь, девок хомутали: лишь бы дала, лишь бы дала!

Ни Машку, ни Нинку такими обстоятельствами не смутишь. У одной любовник женатый - штабной начальник, а у другой муж – большой чин из контр-разведки, через месяц сообщит о разводе. Мелькнуло счастье и исчезло ласточкой в небесной выси: кто-то доложил, а он не захотел простить. Никогда больше за свою долгую жизнь Нине Дмитриевне не встретился такой мужчина, исполненный красоты и талантов: как утро жизни - без изъянов.

- Что ж ты ему изменила, раз он такой? – спрашивала Маша. И вздыхала. Пустой вопрос: война – она и есть война. Сама позавчера ездила за медикаментами. Еле дотащилась. Вываляли в грязи, два солдатика подстерегли, но не справились. Кому и что докажешь.

- Вадим говорит, он как зашел ко мне в землянку, положил руку на плечо, я так и потеряла сознание и сама уже ничего не помню! – сама себе удивлялась Нина, рассказывая уже о соблазнителе.

- Пойду-ка я пасквили писать, а ты тут доделывай, - сама же и оборвала Нинка свои трели о мужчинах.

Пасквилями называла Нина комсомольские характеристики, которые она была вынуждена сочинять, как комсорг медсанбата. Пустое занятие, а вот работа – другое дело. Чтобы выжить – надо работать. Из семьи «лишенцев», она знала, что такое голод. Отец – эсер, погиб, перепрыгивая с поезда на поезд, когда бежал от большевиков. Конфисковали всё. Кроме дома в Вязниках. Мать и шесть малышей. Выжить - это значит трудиться, не покладая рук, и не думать ни о чём, кроме работы.

«Мудрая была женщина, наша мама. Сама была верующей, но нас молиться не заставляла. Говорила: «Может вам это не понадобится»» - вместе со своей старшей сестрой Дусей частенько вспоминала Нина любимую матушку этой присказкой о её «мудрости».

От Дуси из Москвы получила письмо ещё вчера. Дуся спрашивала, нельзя ли отправить к ней в медсанбат сынишку Юру. «На фронте ведь посытнее. А то здесь пухнем от голода », - писала она.

В этот же день и Евгений Александрович получил долгожданное письмо от жены – Марии Николаевны. Уже третье из госпиталя. Осколочное ранение. В голову.

« У меня всё хорошо. Голова уже не так болит, но шрам над бровью останется. Долго уснуть не могу, думаю о детях. Как там мать справляется? Есть ли чем кормить…

И ещё, не могу избавиться от этого воспоминания: гора трупов и крошечный ребёнок ползет по трупам к руке с зажатой коркой хлеба. Это случилось в селе Краснокаменка. Решили на поляне палатки поставить. Немцы, отступая, все дома сожгли. Пошли мы подальше в лес таблички вбить «М» - «Ж» и вот увидели на опушке этот ужас».

Мария – из другой жизни. Далёкой и, как теперь казалось, сказочно-счастливой. Вместе учились. Поженились на третьем курсе.

Потом, после ординатуры, вместе распределились в областную больницу. Сашка родился. Потом Олечка.

«Ты хирург от бога», - поддерживала мужа Мария. А сама старалась быть на вторых ролях. Пусть муж карьеру делает. «А мне и детей хватает», - рассуждала Мария.

Евгений Александрович подолгу смотрел на фотографию жены и пытался вспомнить наслаждение и любовь, и радость – и не мог. «Выживем или нет, но нам уже не вернуться с войны. В душе – руины. Мы одинаковые. Мы пропитались смертью», - думал он, читая письмо.

« То ли от ранения, то ли этот гул забыть не могу – гудит и гудит в голове. Это когда медсанбад в усадьбе разместили на окраине города. Вечер, безлюдно, затишно, но какой-то гул. А рядом поле. Смотрим, а земля как бы шевелится. Живьем закопали фашисты. Никто не выжил: гудит и шевелится», - писала Мария.

- Гудит и шевелится, гудит и шевелится, - назойливо повторялось, пока Арбенин мыл руки, натягивал перчатки. Вот и маска, Ниночка завязывает, пошли, вот раненый, смотрит. – Гудит и шевелится, гудит и шевелится.

Арбенин протянул руку и Нина вложила в неё зажим. Евгений Александрович не успел удивиться, уловив взглядом голубые искорки её маленьких глазок. Глазки смеялись. Нина думала о любовнике.

- Вадим, Вадим, - кружилось в сознании и было нежно-ласково, Нина улыбалась (под маской не видно), подавая инструменты. – Придёт сегодня. Нахал всё-таки. Вадим, с ним обхохочешься, вот болтун. Кетгут… Шёлк… А здоровущий, фыр-р-р.

Жизнь, это то, что запоминается. Война оставляет самые живые воспоминания. Нина не думала о своей смерти, не воображала, не вникала. Кто знает, может быть предчувствовала, что доживет до 90 лет. Жизнь Нине Дмитреевне Гаряевой не казалась долгой и в 90 лет. Она и в мирное время много трудилась. О чем помнить в этой жизни? Самое значительное – война. В старости хочется признания собственной значимости. Свои выступления в качестве ветерана ВОВ перед школьниками Нина Дмитриевна начинала так: «В семнадцать лет, меня не спросясь, на меня надели шинель». А дома частенько говаривала, гордясь перед дочкой: «Сотни мужских глаз мне заглядывали в пятки». Вспоминала и Арбенина, пожимая плечами.

Однажды, когда мы вместе дежурили.

- Пойдём в клуб на танцы, - сказал он.

-Пойдём, - согласилась она.

Толпа, солдатни, вальс, и никто не танцует.

Самодеятельный оркестр сельского клуба играл вальс Хачатуряна из «Бала - Маскарада» Лермонтова. Это воплощённая в звуках музыки страсть, в своей кульминации, излившаяся в смерть. Кто дережировал этим оркестром? Кто раздавал судьбы?

Никто не решался вальсировать. Это – не вальс. Это что-то другое.

- Ну что ж, тогда начнём мы, - сказал Евгений. И девичья рука легла на его плечо, и прогнулась под ладонью спина, и кружение отбирало юное тело женщины, а он удерживал и чувствовал свою силу удерживать.

- Что-то мне не хорошо, давай уйдём, - вдруг замер он.

Когда Арбенин и Нина вернулись, то узнали, что стенку домика, где расположился медсанбат, разобрали снаружи и спёрли все продовольствие.

Трибунал, штрафной батальон. Ниночке – выговор по комсомольской линии.

«Стук колёс, поезд уносит меня к смерти, а перед глазами твоё лицо и звучит этот вальс». Записку Арбенина Нине передали.

«Ни здрасьте тебе, ни до свидания», - подумала Нина, прочитав. И почувствовала огорчение и досаду, такую же, когда раненый умирал на её глазах.

«Ни здрасьте тебе, ни до свидания», - с раздражением повторила эту фразу Нина Дмитриевна на склоне лет, вспоминая военный эпизод. «Сколько же в маме природной силы, - думала, слушая Нину Дмитриевну, дочь. – Я столько не проживу».