ПОКЛОНЕНИЕ ПРЕКРАСНОМУ ЧУДОВИЩУ, ИЛИ В ПЛЕНУ ИЛЛЮЗИЙ.
(Нудное брюзжание сорокалетнего «старичка»)
Усталый обшарпанный трамвай натужно, по–стариковски скрипя своими железяками на стыках засаленных рельс, медленно тянулся в самый дальний микрорайон нашего города, так называемый «спальник». Мне, практически всю жизнь прожившему в опрятном и ухоженном центре, совсем не добавляла настроения вынужденная поездка в места, не ославленные культурными современными постройками из стекла и бетона, столь привычными для моего избалованного столичного взгляда. Казалось, я не был в этих местах лет сто, самое малое, при своих сорока от роду. Честно говоря, ещё бы столько не был, если бы не просьба моей далёкой школьной подруги Вали Сорокиной.
Валентина, как женщина, успешно и стремительно строящая свою карьеру, не придавала особого значения таким мелочам, как полноценная семья с мужчиной. Ей было некогда зазря разбазаривать время на поиски некой мифической второй половины. Однажды, выйдя ещё на первом курсе института замуж за инфантильного сокурсника, Валентина быстро наелась семейного «компота», родила Машку, развелась и надолго выбросила из головы все планы по немедленному устройству личной жизни. А всё потому, что у неё появилась благородная цель – достичь личного успеха в профессиональном направлении, причём такого, чтоб мужчины завидовали. Валентина бросилась в омут перестроечных настроений и с головой ушла в работу. Машка росла потихоньку, не доставляя маме особых хлопот, была в меру послушной, в меру прилежной, в меру современной. Девочка, не зная никаких жизненных забот и препятствий, быстро привыкла к достатку и свободе. И, тем не менее, не доставляла маме особых затруднений, касающихся воспитания матерью–одиночкой.
– Следующая остановка – «микрорайон» – пробормотал динамик фальшиво бодрым голосом в записи. Я, кротко вздохнув, начал пробираться к выходу. Спальный район ожидаемо огорчил своим не меняющимся пару десятков лет ещё советским панельным дизайном архитектуры без излишеств. В тайне души я порадовался, что давно уже не принадлежу к числу местных жителей. А когда–то, я очень хорошо помню, как мои родители были безумно счастливы получить здесь однокомнатную «хрущёвку» с огромной чугунной печью в тесной кухне, (естественно, заменённую потом на электроплитку) и бетонной нишей под подоконником с отверстием на улицу. Это был такой естественный холодильник. Какое же это настоящее счастье было – переехать из старых дощатых послевоенных бараков в квартиру, где есть в доме вода и маленькая чугунная квадратная ёмкость с душем, заменённая в последствии на настоящую ванну.
Я всё удивлялся – почему же моя давнишняя школьная подруга Валентина, обретя статус вполне успешной деловой дамы, не торопится побыстрее выбраться отсюда? «Ещё не время, – говаривала она – ещё успеется». Похоже, кроме дел по работе, у неё на всё остальное времени действительно катастрофически не хватало. Вот и сегодня Валентина стала невольной виновницей моей непрошенной ностальгии по старому району. Она была вынуждена задержаться, как объяснила по телефону, в одной из своих длительных командировок по служебным делам, попросила меня зайти к ним домой и передать её дочери нечто материальное, дабы девочка продолжала радоваться жизни, не подавая свою трудовую книжку в нищенскую труппу при местном вокзале. Предварительно созваниваемся с Машей и вот я приезжаю.
Звоню в новую металлическую дверь, та открывается – ба… Мои волосы становятся дыбом от шока: я вижу ту самую девочку, но с полным отсутствием оных на её голове. Симпатичная деваха, объект постоянного внимания со стороны молодых людей, обладавшая удивительной копной каштановой гривы, предстала передо мной абсолютно выбритой, как коленка детского пупса. Я, уж, не говорю о дополнительных аксессуарах: цепи, цепочки, невообразимое в ушах, бровях, носу, языке. Плечи и голый пуп, торчащий из под рваной майки, покрывали тату такого образца, что даже вождь племени каннибалов смутился бы не менее меня.
Я огляделся в растерянности: всю квартиру, (надобность в обоях практически отпала), покрывали большие и малые, цветные и чёрно–белые плакаты, картины, рисунки одной рОковой звезды женского пола. Причём, на многих изображениях она была выбрита подобно хозяйке квартиры. Я посчитал себя немного продвинутым, чтобы узнать имя плакатной дивы – это была Бритни… На мои вздёрнутые в ужасе брови и немой вопрос в глазах последовал лаконичный ответ в стиле Эллочки–людоедки из «двенадцати стульев». Вместо её «мрак» и «жуть» я услышал не менее ёмкое:
– Мой идеал!
– Эта? – уточнил я на всякий случай абсолютно очевидное. Ну, ясно же, что не мне причиталось столь категоричное и благодарное восклицание Маши. Девочка убедительно подмигивает и снисходительно кивает головкой.
– И давно? – вопрошаю я.
Недоумённое и ленивое пожимание плечами, видимо, должно было означать: да всю сознательную жизнь, не понимаешь, что ли…
Я отдал деньги и ушёл, подумывая о мизансцене, которая, скорее всего, должна разыграться тут по приезду мамы домой. «Так вот ты какой, северный олень…, то бишь, идеал» – думал я. Как же понимать это «обезьянничанье»? Девочка не вышла из плена иллюзий? И, вспоминая новый образ девочки, которая была знакома мне с её малолетства, я задумался: а так ли уж безопасно столь слепое подражание идеалу вообще? Кто эти лица, светящиеся счастьем с плакатов, или говоря современным языком, кумиры? На фоне бытовой реальности там, на плакатах, действительно всё выглядит в шоколаде и брызгах шампанского. Ох, реальность, как же ты достала, а так хочется, как там, на картинке…
Все проблемы уходят в детство, говаривал великий Фрейд. Наверное, так. Ведь, именно там начинается формирование личности. Вспомним, как все мы в детстве играли в семью, больничку и т.д. Дети нещадно копируют мир взрослых и хотят быть на кого–то похожим. Не оттуда ли идёт привычка подражания?
«Мой идеал» – сказала Маша, указывая на бритую Бритни. Что ж, когда–то у кого–то, помню, висел портрет улыбающегося Гагарина над письменным столом, вырезанный из журнала «Огонёк». Другое время – другие кумиры, так полагается. Приходит время и меняем на обоях фото Че Гевары на Бритни. А суть та же самая – мы хотим им подражать, мы хотим ими гордимся. О, кумиры! Вы – идеал!
Мальчики, девочки, это замечательно – иметь идеал. Идеал – это пик твоего понимания, что есть хорошо. Но, кто–то сказал: идеалы – вещь жестокая. А до какой степени? Степень можно установить, лишь, избавившись от зависимости ставить идеалы на пьедестал и медитировать перед ним, стараясь хоть в чём–то приблизиться – формой причёски, одеждой и т.д. И пока ты носишься со своим кумиром, как курица с яйцом и не разрешаешь кашлянуть в его сторону всем тем, кто не «въезжает», твоя личность уходит за горизонт. Но, не навсегда. Она, временно маскируемая под новый образ, просто отодвигается на второй план до поры, до времени. Твоя личность, состоящая из вбитых с молоком матери понятий совести, воспитания, жизненного опыта, остаётся с тобой навсегда. Ты всё равно остаёшься таким же ленивым, если был ленив, трусливым, если был труслив, жадным, пьющим, честным, рыжим, влюблённым. То есть, ничто никуда не делось. Максимум, что может идеал – это вызвать некоторый душевный подъём, как кратковременный стимулятор желания что–то менять. Но что? Подкрашенные и по другому уложенные волосы не поменяют твою сущность. Кто плевал мимо урны, тот так и будет это делать. Преобразовать человека, уж простите за этот высокий слог, может только труд над самим собой в области души.
Всё это я надеялся втолковать в маленькую красивую лысенькую головку Маши, но моя попытка поговорить о жизни была пресечена смешливой фразой: «Дядя Вася, вы не обижайтесь, но вам уже сорок лет! Вы же старик для нас, как вы можете понимать то, что волнует сейчас нас, молодых?» Честно говоря, я опешил и несколько смешался. А действительно: когда–то и я воспринимал людей около сорока, как «древних мамонтов». Когда это было? Да, вроде, только что, почти вчера…
Быть молодым – это так здорово! Но легко ли это? Помнится, был такой документальный фильм – «Легко ли быть молодым». Смотрел – не легко, трудно. Так что, пусть дурачится? Бреет волосы и вставляет спицы в нос? Лишь бы другим не во вред. Я–то посмотрел и ушёл, а как же она сама?
– А что я? Я – как все. У нас у многих абсолютно разные кумиры и идеалы и никто никому не мешает любить того, кого он захочет, – придумываю я за Машу ответ–вопрос нашего несостоявшегося диалога, – кому это мешает?
– Бездумная погоня за идеалом не может быть безобидной, так как кумир постоянно противопоставлен тебе настоящему, – отвечаю я неслышно для окружающих. – А противоречит – значит, соперник! Психологическое чувство неполноценности рядом с кумиром губительно для личности. Ты всегда чувствуешь себя хуже его, то есть ущербным, и продолжаешь стараться хоть как–то быть ещё ближе. Но напряжённое бегство от себя к нему – это бегство от действительности, которую не хватило сил понять, к нечто иллюзорному, фантастическому, недосягаемому. Не научившись жить в гармонии с самим собой, не принимая себя таким, каким являешься в действительности, когда, наконец, поймёшь, что выбранная цель недостижима, как не может молоко стать чёрным, а Майкл Джексон не смог стать белым, возникает конфликт. Его суть – это иллюзия и невозможность ей соответствовать. И тогда идеал превращается в прекрасное чудовище, которое тебя пожирает, как личность. Происходит взрыв – эмоциональное опустошение: значит я – дерьмо, а такому нет места в придуманном мире. Вот он – великий разлом фантазий и реальности, вот они – последствия слепой веры и поклонения самому безобидному кумиру.
– Ну, нич–чё–ссе, – слышу в ушах правдивое удивление на незаданный вопрос.
– Повторим вопрос: так до какой же степени опасны, или даже жестоки идеалы? Примерка чужого платья не по размеру всегда вызывает и собственное раздражение, и улыбку окружающих. Но мы знаем и самые жёсткие примеры, которые заканчиваются разрушением себя. Когда наступает пик этого конфликта, он становится настолько неразрешимым, что однажды, в состоянии глубокой депрессии, кто–то в одиночку или держа за руку такую же неудачницу, становится на край крыши какой–нибудь многоэтажки…
– Это, конечно, крайность, я же не такая дура.
– Ну, да – крайность. Тогда отступим от края и вернёмся в мир простого подражания. Мир, созданный своим поклонением, упроченный странными поступками, как то преследование кумира месяцами по всему следованию маршрутного гастрольного графика, ночные бдения у подъездов, добывание личных данных, не предназначенных обозрению, заветных телефонных номеров, вплоть до угроз и шантажа.
– О, да, у нас есть такие девочки, которые, действительно, ездили и за Димой Маликовым и за Стасом Пьехой, за другими «фабрикантами». Но я–то за Бритни не езжу.
– А что ж так? Думаю, если бы расстояния были слегка измеримы – почему бы и не поехать? Поклоннику уже мало собственного подчинения, нужны люди, разделяющие его чувства. Создаются кланы, по–разному именуемые: от коммунистической партии большевиков до футбольных фанатов. А если кто против? Возникает вражда. Вспомните тех же фанатов на стадионе или после матча где–нибудь в парке неподалёку. Любые самые жестокие, безумные насилия в мире начинаются под знаменем неких идеалов. Сколько миллионов положила страна советов за идеалы бородатого Карла из Германии?
– Маркса, что ли?
– Его самого. Удивительно, что ты, Маша, вообще ещё знаешь – о ком идёт речь. А какие идеалы то светлые были, но море пролитой крови уже не убеждает в их безупречности.
Вернёмся к нынешним идеалам. Сейчас другие лица на плакатах. Ушли в прошлое красные физиономии человека со штыком, пришли беззубые «шуты» с безумно выпученными глазами.
– Прикольно!
– Ну, да, действительно, прикольно, и хорошо, если на этом всё заканчивается. А если кто–то уже вошёл в чужой образ по самое «не хочу»? Человек не может остановиться, теряет связь с реальностью. Всё это переходит в медицинский аспект, а говоря по народному: «Привет. Я отъехала. Твоя крыша.» Что это? Это, всего лишь, застывшая мёртвой схемой, линия поведения, такая же, как застывший глянцевый плакат, ставший иконой. Твоя жизнь становится приложением к чьей–то. Человек превращается в запрограммированного зомби.
– А как долго это может продолжаться?
– А очень по–разному: от нескольких дней, недель эйфории с последующим отрезвлением до пожизненного срока. То есть до тех пор, пока человек не увидит самообман, не покопается в себе и не поймёт, что страх не соответствовать своему кумиру – это мыльный пузырь. Я и так прекрасен, просто сам по себе. Исчезает страх заниженной самооценки, появляется гордость за себя и … великая иллюзия, недосягаемый кумир падает с пьедестала на ровную землю реальности бытия. Всё зависит от того, насколько быстро человек возвращается к себе самому и понимает, что достоин уважения ничуть не меньше своего кумира, пусть и за что–то другое.
– Но, ведь, кумиры – это люди уникальные в своей деятельности, так больше не может никто…
– Да, но ты правильно заметила – только в своей деятельности. Пусть гениальный певец, не умеющий отличить компьютерную мышку от амбарной мыши, позавидует соседскому мальчишке, который расколет тайны ЦРУшников, если надо, не выходя из своей комнаты. Пусть гениальный современный художник, отдыхая от очередного портрета Ксении, поучится забить гвоздь, глядя на изумительную мебель, которую делает дядя Коля. Тот самый, что стучит сейчас в домино с дядей Мишей, которого выгнали с работы за пьянку, но когда сломалась импортная многомиллионная линия, за ним домой приехала куча инженеров, чтобы уговорить вернуться простого сварщика. Хотя нет, не простого – гениального!
Не надо подражать, надо научиться быть собой, как предначертано свыше, со всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и недостатками. Просто измени ракурс своего взора на кумира и внутренний конфликт исчезнет. Продолжай восхищаться талантами людей, достойных этого, но не воруй трусы из раздевалки Сергея Зверева, чтобы он не плакал на всю страну. Не оставляй в больнице родную мать, чтобы броситься вслед за заезжей рок–командой. Соизмеряй течение времени на себя и освободишься от лжи.
– Но это – если в общем. Тут я, возможно, и соглашусь. Но, ведь, у каждого свой самый–самый, и у этого самого–самого просто не может быть недостатков.
– Говорят, не надо переходить на личности, тут можно угодить в пропасть непонимания. Но я рискну привести пример, ставший для меня знаковым. Это произошло в самый расцвет артиста, в момент его наивысшей популярности. Имя Александра Серова тогда повторялось с магическим придыханием. Я никогда не был горячим почитателем его таланта, но вот одна девочка – была. Только, к несчастью, двенадцатилетняя поклонница, безумно любившая несравненного Серова, была безнадёжно больна и фактически умирала. Вся её короткая жизнь была посвящена своему кумиру. Бесчисленные фотографии, статьи, кассеты… Она даже выпускала собственную газету, рисуя её на ватмане, посвящённую лишь ему. Как могла – рисовала его портреты и красочные признания. И вся её цель жизни была пропитана лишь одной мыслью, нет, не выздороветь – это было невозможно, а увидеть ЕГО воочию. Постоянные лежания по больницам исключали эту возможность. И вот, о чудо! Великий певец приезжает в этот заштатный городок, чтобы дать единственный концерт! Но попасть на него девочка уже не могла просто чисто физически. И тогда она пишет письмо своему идолу с единственной просьбой, уже осознавая свой неизбежный трагический финал. Она просит его приехать к ней в палату хоть на минуточку после концерта, и передаёт через маму это письмо своему кумиру.
Он не приехал, хотя больница была всего в одном квартале от концертного зала. Он даже не ответил.
А через два дня этой девочки не стало. Это абсолютно реальная история. Так чего же стоит великий и могучий талант, данный человеку щедрой природой, позволяющий возводить его обладателя в непогрешимые кумиры, если он не смог подарить ни одной секунды надежды умирающему ребёнку? По–моему – ничего. Да простят меня поклонники этого, безусловно, талантливого артиста. Просто я подтвердил себе старую библейскую истину – «не сотвори себе кумира». Чего и тебе желаю.
А в ответ – тишина…
На этом наш воображаемый разговор с Машей закончился. И только тут я очнулся под резкий поворот трамвая. Рядом стоявшие пассажиры дружно качнулись в такт трамвайному вагону. Я оглянулся по сторонам – я случайно не вслух произносил последние слова? Да, вроде, нет. Народ мирно разглядывал в окна проплывающие огромные рекламные щиты. Новые целлулоидные плакаты сияли белозубыми улыбками новых героев. Кто это? По–видимому, новые кумиры или, как говорит Маша – чьи–то новые идеалы?
