КОНКУРС "ДОЛИ" — "Судьба человека"
Анатолий МОЗЖУХИН (г. Киев, Украина)
О НЕЗАБЫВАЕМОМ ПЕВЦЕ ЛЮБВИ ВАДИМЕ КОЗИНЕ
60 лет тому назад я впервые встретился с Вадимом Козиным — легендой моего детства. Ему было тогда 55 лет от роду.
(Фото 1)
Мне тогда только исполнилось 20. Я был студентом и выглядел в велюровой шляпе, купленной на деньги, заработанные на целине, вот так.
(Фото 2)
Мне трудно справиться с волнением, вспоминая сейчас, что значила песня для людей, переживших войну, лелеявших в голодных и трудных буднях чудом сохранившиеся довоенные грампластинки. Их было очень мало, как и патефонов – этой роскоши всех вечеринок по поводу дней рождения или возвращения фронтовиков. Поэтому песни Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Лидии Руслановой и немногих других были неотъемлемой частью счастливых минут миллионов нашего многострадального народа.
У моей мамы невольно наворачивались слёзы, когда она вспоминала о том, что ей повезло сидеть за одним столом с Изабеллой Юрьевой в санатории «Ливадия», куда её направили на отдых и лечение после войны. Она рассказала певице, что песня Юрьевой «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу» была первой песней, которую запел я ещё до войны. Мама, по простоте душевной, проговорилась, что эту песню я всегда пел даже сидя на горшке. Сказала, и испугалась. Но это было именно так. Почему – не знаю. И в семейных воспоминаниях считали, что это была моя первая и любимая песня. Сказав это, мама тут же спохватилась, сообразив, что певица может обидеться. И действительно, Изабелла на какой-то миг тоже растерялась, не зная, как к этому отнестись, но увидев мамино смятение, тут же заулыбалась, положила ей руку на плечо и сказала, что это самое высокое её признание, и вряд ли кто-то из певцов может похвастаться подобным. И ещё, продолжая улыбаться, деликатно поспешила заверить её, что это самая высокая оценка её творчества, и она счастлива, ибо даже не представляет, как можно выше выразить и ощутить народную любовь, что это высочайшее свидетельство её популярности.
Мама с облегчением воспрянула духом и пожаловалась, что в войну пропали её пластинки, а сейчас их купить практически невозможно. И каково же было удивление мамы, когда через несколько дней Изабелла подарила ей грампластинку «Саша» для меня на память. Это был воистину царский подарок. С тех пор в нашей семье стали появляться пластинки довоенных эстрадных кумиров. Их песни пели на всех праздниках, на всех застольях.
Помню, с каким упоением пели песни Петра Лещенко, например, «Прощаюсь нынче с вами я, цыгане, и к новой жизни ухожу от вас» — каждый понимал «новую жизнь», исходя из собственного жизненного опыта, каждый видел её по-своему. А как лихо пели его «Чубчик»!
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Развевайся, чубчик, по ветру…
Там были и такие неожиданные для советских людей слова:
А мне бе-бе-бедно-бедному мальчонке
Эх, цепями ручки-ножки закуют.
Но я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля…
Пели громко, пели все, каждый воспринимая текст по-своему, у многих в Сибири были родственники.
Но главным в большинстве песен была любовь, «вино любви».
О любви были и многие песни Козина, но не только. Он пел и о трагедии человеческих жизней. «Нищая» — о старушке: «У входа в храм одна в лохмотьях старушка нищая стоит… // Когда она на сцене пела, / Париж в восторге был от ней. / Она соперниц не имела… / Подайте ж милостыню ей». И как в басне мораль:
Какими пышными словами
Кадил ей круг её гостей.
При счастье все дружатся с нами,
При горе нету тех друзей.
А «Пара гнедых»:
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых! Пара гнедых!
Кто ж провожает её на кладбище?
Нет у неё ни друзей, ни родных...
Несколько только оборванных нищих,
Да пара гнедых, пара гнедых!
До такого трагедийного уровня, насколько я помню, не поднимался тогда ни один певец. Почему — я понял только сейчас, когда прочёл всё опубликованное о его жизни.
Конечно, это дисгармонировало с оптимизмом государственной пропаганды строительства социализма.
Даже в абсолютно положительной характеристике, выданной артисту театра им. Горького ВАДИМУ АЛЕКСЕЕВИЧУ КОЗИНУ (по запросу «органов» при втором аресте) в том, что он проработал в театре с 26 февраля 1955 года по 8 октября 1959 года, и спасал весь их бюджет, было написано: «Можно принимать или не принимать этот жанр, не имеющий, с нашей точки зрения, большого идейно-воспитательного значения, но следует отдать должное, что В. А. КОЗИН в профессиональном отношении в найденном им жанре добился значительного мастерства, и имел популярность у слушателей, его песенки широко записывались на пластинки и имели большое распространение».
(Фото 3)
(Фото 4)
А тогда, после войны пластинки этих довоенных кумиров не тиражировали, а были они хрупкими и легко бились. Появились на «чёрном рынке» записи на рентгеновских плёнках с черепами и рёбрами. Я тоже их покупал. Но уже заполняли рынок массовые тиражи грампластинок Леонида Утёсова и Клавдии Шульженко, постепенно вытесняя неподдерживаемых властью представителей декаданса не только из обихода, но и из памяти людей. Забывчивость — сестра многих. Я тоже стал забывать.
Каково же было моё удивление, когда я увидел в г. Горьком (ныне Нижний Новгород) афишу с анонсом концерта Вадима Козина! Конечно, я не мог упустить этот шанс.
Впервые после войны в 1958 г. Вадим Козин, который по слухам сидел на Колыме, получил возможность после освобождения (в 1955 году) выступить в европейской части СССР. С естественным волнением я ожидал появления на сцене человека, которого никогда не видел даже на фотографиях. И вот под робкие аплодисменты на сцене появился человек, которого я мысленно охарактеризовал как «гладкого и прилизанного». Лысина переходила плавно в прижатые к голове как будто набриолиненные волосы. Сразу было видно, что артист следил за своей внешностью.
(Фото 5)
Но как только он запел…
Вы можете не поверить, но и сейчас, вспоминая этот миг, у меня по всему телу пробегают мурашки. Голос был необыкновенный, чистый тенор звучал лучше, чем на пластинках, заезженных и скрипучих. Я испытал необычайное волнение, хотя до этого слышал многих выдающихся певцов в нашей Киевской филармонии. Это было новое ощущение, удивившее меня.
Спев несколько песен, он спросил: «Ну что вам спеть?»
Я думал зал взорвётся криками, но в ответ стояла гробовая тишина, поразившая меня. Зал молчал, видимо, уже не помня его песен, пауза затягивалась. Мне стало стыдно за зал, и тут я, сложив ладони рупором, заорал «Нищая!». Козин улыбнулся сдержанной улыбкой и запел:
Зима, метель и в крупных хлопьях
При сильном ветре снег валит,
У входа в храм одна в лохмотьях
Старушка нищая стоит.
И подаянья ожидая,
Она всё тут с клюкой своей.
И летом, и зимой босая,
Подайте ж милостыню ей.
О, дайте милостыню ей.
В течение концерта он ещё несколько раз обращался к залу «Что вам спеть?». Я, уже не надеясь на зал, один выкрикивал на его повторяющиеся вопросы то «Пара гнедых», то «Одыгес», то «Мой костёр», то «Осень».
После концерта я не без робости пошёл в артистическую уборную и застал его в одиночестве, перекладывающим какие-то вещи. Увидев меня, он искренне, как мне показалось, обрадовался. Я представился, сказал, что зашёл поблагодарить его за концерт, что после войны у меня оказались чудом уцелевшие грампластинки с его песнями. Он усадил меня за столик, повторил «чудом» и сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая: «Это вы выкрикивали в зале названия песен». Я подтвердил и спросил, где ещё он будет гастролировать, будет ли в Киеве?
— Увы, — ответил он, многозначительно улыбаясь, — ни в Москве, ни в Киеве, ни в Ленинграде, свободных залов нет».
Я понял его намёк и, смущаясь, сказал, что люди сейчас о нём мало знают, кроме слухов… и смутился.
— Да, с 1944 по 1954 год я жил на Колыме и в Магадане. Сейчас солист Магаданской филармонии. А какие слухи до вас дошли?»
— Стандартные: шпионаж, космополитизм… — с трудом выговорил я.
— Чушь! Это после того, что я был награждён орденом Красной звезды за концерты в войсках во время войны, или за то, что я пел в 43-м году Сталину с Черчиллем в Тегеране «веселья час и боль разлуки хочу делить с тобой всегда».
— Вы были на Тегеранской конференции? — удивился я.
— Нет, в конференции я не участвовал, просто Черчиллю захотелось меня послушать, и он попросил Сталина... А я спел «Давай пожмём друг другу руки и в дальний путь на долгие года». С тех пор не люблю эту песню».
— Я понимаю…
— А я ни-че-го не понимаю, — сказал он тихо-тихо с лёгкой, чуть виноватой улыбкой, и так же тихо продолжил: — Представляете, какова была степень доверия ко мне с учётом всех проверок, что меня возили в Иран к Самому! А менее чем через полгода арестовали...
Я был ошеломлён его откровенностью и доброжелательностью ко мне. Боясь злоупотребить этим, я не решался спросить, за что и по какой статье его судили, и перевёл тему разговора, сказав, что он прекрасно выглядит, и я думал, что он старше. Он ответил, что ему 55 лет, и что он надеется ещё долго петь, пока на его концерты будут ходить такие, как я. Мне опять стало неловко.
С самого начала нашей встречи я обратил внимание на его необычный взгляд. Ещё в детстве один мудрый человек сказал мне, что глаза — зеркало души, и посоветовал запоминать глаза и принадлежность их человеку с его индивидуальными качествами. Со временем у меня накопится багаж, и я смогу сразу по глазам определять, что это за человек. Я не забыл это наставление и вскоре убедился в правоте его. Очень часто это помогало мне в общении с незнакомыми людьми, я как будто видел их насквозь с первого взгляда, в котором проявлялся типаж, генотип или фенотип — совокупность внешних и внутренних признаков человека, приобретённых в результате индивидуального развития и жизненного опыта. Глаза Козина были необычными, я таких ещё не встречал. В них была какая-то затаённая тоска, какое-то внутреннее напряжение или горе. Я тогда подумал, что это отголосок ссылки. Взгляд раненой птицы, подранка. Но позже я увидел, что этот взгляд был у него ещё до войны, в 30-х годах. Вот снимок тех лет с этим взглядом.
(Фото 6)
По-видимому, он всегда чувствовал, что не такой как все, и звёздный успех у публики не компенсировал ему внутреннюю тоску.
В этот момент в открытых дверях показалась звезда Горьковской оперы Заремба и двинулась прямо к Козину. У нас с ней были явно разные весовые категории в прямом и в переносном смысле. По выражению лица Козина я понял, что он её не знал. Я встал, представил ему приму и, ещё раз поблагодарив Козина, попрощался, уступая место столь важной гостье.
Вторая встреча произошла в 1969 или 1970 году в Петропавловске-Камчатском, где я бывал в те годы проездом на Командорские острова. На улицах были расклеены афиши о его концерте, и я поинтересовался в гостинице: где певец остановился? Козин был большой звездой для администратора гостиницы, а я в походно-экспедиционной одежде не выглядел театралом. Поэтому на правдивый ответ не мог рассчитывать. Но Козин, находившийся рядом за перегородкой, услышал мой вопрос и вышел. С нашей предыдущей встречи прошло 12 лет, и он почти не изменился. Я, насколько было возможно, деликатно объяснил причину моего любопытства. Она заключалась в том, что я не мог попасть на его концерты, объявленные на афишах, так как отплывал с экспедицией на Командоры. И меня интересовало, не окажусь ли я более удачлив по возвращении через два месяца. Увы, Козин развёл руками, его планами это не предусмотрено. Он подозрительно разглядывал меня, но не узнал в тридцатилетнем бородаче того юношу с едва пробивавшимися усиками. И я не удержался и напомнил ему Горький 1958 года. И тут он посветлел, подошёл, взял за руку и сказал:
— Я вас помню. Вы были первым и единственным молодым человеком, пришедшим ко мне там за кулисы. Я вас вспоминал. Собираюсь в Москву, может быть, там увидимся.
С этими словами его у меня забрали и увели.
И я снова почти забыл о нём, пока не появились сообщения о праздновании в Магадане 90-летия Козина при поддержке и участии Иосифа Давидовича Кобзона с открытием Музыкального салона.
(Фото 7)
Вскоре после этого Козин умер. Певец лирический тенор, композитор, пианист, поэт. Родился в Санкт-Петербурге, похоронен в Магадане.
С тех пор прошло ещё 20 лет, и вот к 110-летию со дня рождения Вадима Козина в Магадане благодарные соотечественники и почитатели его таланта установили памятник певцу.
(Фото 8)
Эта заметка мне далась труднее всех. Перечитав всё написанное о Козине, я понял, что, к сожалению, там много лжи, созданной людьми, которые не поняли его, и по недомыслию поддались на уловки, подсунутые им теми, кто калечил его жизнь. Тщательно проанализировав все материалы, я пришёл к выводу, что его посадили в 1944 году за конфликт с НКВД, связанный с гибелью его семьи в блокадном Ленинграде, которую он просил вывезти.
Козин с детства отличался от сверстников не только тем, что писал стихи и музыку, он был эмоциональным и ранимым. А после того, что учительница гимназии принуждала его к половым оргиям, у него возникло острое отвращение к нормальным половым отношениям. Эта психическая травма сделала его закомплексованным в отношении любви на всю жизнь. Но любовь была неотъемлемой частью отношений всех окружавших его людей, среди которых он чувствовал себя любимым. Исполняя со сцены с большим успехом песни о любви, он освобождался от внутреннего гнёта, от страха. Любовь слушателей и поклонников возвращала его в нормальное состояние. Но оставаясь вне публики, он вновь испытывал одиночество, связанное с неспособностью любить той восторженной любовью, о которой пел. Очень многое, включая Автобиографию, написанную якобы им самим в тюрьме по требованию начальника следственного изолятора УКГБ по Магаданской области 24 декабря 1959 г., не выдерживает никакой критики.
А правда о нём отражена в публикациях истинных любителей его таланта и официальном снятии с него всех обвинений и судимостей.
Вадим Алексеевич Козин был несомненно выдающимся артистом и народным любимцем, чьё творчество на протяжении многих десятилетий дарило людям радость, учило любви и состраданию. Его голос как будто освещал тёмные стороны нашей жизни, согревал стынущие души, помогал им находить силы жить. Я счастлив, что мне тоже довелось испытать на себе магию его таланта. Нет никакого сомнения, что его песни ещё долго будут звучать и учить людей красиво преподносить свои чувства. Это часть сокровищницы мировой культуры.
Наш уголок нам никогда не тесен.
Когда ты в нём, то в нём цветет весна,
Не уходи, ещё не спето столько песен,
Ещё звенит в гитаре каждая струна.
