КОНКУРС "ДОЛИ" — "Судьба человека"
Владимир ПОПОВ-РАВИЧ
ШУРИК и ЛЮДВИГ
Заслуженному артисту РФ Григорию Шустеру
Шел ноябрь сорок пятого. Сойдя с поезда, демобилизованный майор Александр Шерстнев несколько суток добирался до этой двери в коридоре старого барака. Неутомимо и неистово. Маршруты определялись через длинную цепочку знакомых, их соседей и знакомых этих соседей. Мужчина не замечал голода, не ощущал тяжести объемного рюкзака и груза в обеих руках, почти не чувствовал боли от ноющих ран. Ночевать майор возвращался на вокзал, где у него уже не спрашивали документов. А каждое утро просыпался рано, умывался, завтракал и бодро выходил на очередной маршрут. И сумел-таки найти свою семью на деревянной окраине большого областного города Сибири, откуда эшелон увозил его лейтенантом на фронт летом сорок первого. Сразу постучать не смог. С минуту стоял, ждал, пока стихнут гулкие удары бешено колотившегося сердца, мешавшие услышать внешние звуки. За дверью было тихо, а потом… громко застрочила швейная машинка… Та же! Сухое, обветренное, жесткое лицо майора само собой вдруг растянулось в мягкую, легкомысленную, довоенную улыбку. Александр, не стучась, толкнул дверь.
Когда мужчина в длинной шинели, образцово сидящей на статной, сухощавой фигуре, вошел в неотапливаемую, шестиметровую комнатушку, где его сынишка катал по полу найденную на свалке игрушечную машинку без двух колес, на глазах боевого офицера выступили слезы. Жена Зина, строчившая аккуратный шов на маленькой, ручной машинке, не услышала открываемой двери, только тонкое обоняние сразу уловило какой-то новый, странный запах. Женщина оторвалась от шитья, посмотрела на вошедшего испуганным взглядом, но тут же ахнула и бросилась на грудь мужа со счастливыми рыданиями.
Шурик никогда не видел маму такой. Нет, плакала она почему-то часто, когда протягивала ему последний кусочек вкусного, черствого хлеба или укрывала на ночь всеми старенькими пальтишками и одеяльцами, но таких громких, радостных слез и причитаний малыш ни разу не видел и не слышал. Что бы это значило? И кто этот могучий дядя, на погонах которого блестит по одной крупной звезде. У отца Митьки на погонах по три маленьких звездочки, а у этого высокого офицера с большим, странным чемоданом неправильной формы (интересно, что в нем?) на погонах только по одной, зато она гораздо больше по размеру. И тут Шурика осенило. Худенький мальчик поднялся во весь свой маленький рост и неуверенно, словно задавая вопрос самому себе, тихо произнес первый раз в жизни: «Папа?»
Ни плачущая мама, ни обнимающий её мужчина не услышали мальчика, тогда Шурик подошел близко, дернул офицера за длинную полу шинели и повторил громче: «Папа?!». В детском голосе смешались удивление и надежда, вопрос и утверждение, сомнение и восторг. Теперь его услышали. Мужчина отпустил женщину, присел к мальчику, пытался что-то сказать, но из горла вылетали только какие-то странные, булькающие звуки. Зато мама дрожащим голосом, с паузами и всхлипами, шепотом и с выкриками зачастила:
– Да, сыночка, это папа… Твой папа, Сашенька!.. Настоящий, живой папа!.. Он пришел, он нашел нас… он… вернулся!..
И она снова зарыдала громче прежнего. Тогда майор справился с собой, поднял сына на руки, прижал к себе. В первый раз Шурик почувствовал гладкой щечкой колкую, мужскую щетину и ощутил на лице быстрые, сухие прикосновения твердых, обветренных, мужских губ, совсем не похожие на нежные мамины поцелуи.
– Ну, здравствуй, сынок... Здравствуй, Саша… Сашка, Сашенька... Да, я твой папа... Родной папа. А ты мой сынок, мой мальчик… Я ушел на войну, когда ты был совсем маленький, тебе был только один годик и три месяца.
– Теперь мне пять с половиной годик, я уже большой! – гордо сообщил Шурик.
– Конечно, большой, – улыбнулся майор, опуская сына на пол. – Ты Саша и я тоже Саша, Александр. А ты, значит, Александр Александрович. Здорово, правда?
– Ты теперь будешь жить с нами? – подумав, спросил мальчик.
– Ну, если ты не против, Сан Саныч, я буду жить с вами, – продолжал улыбаться отец.
Шурик опять подумал, обводя взглядом крохотную комнату с одной кроватью, столом и небольшим шкафом для одежды.
– Я не пр-р-ротив, – сообщил мальчик, старательно выговаривая букву, освоенную совсем недавно. И с сомнением продолжил:
– Но где ты будешь спать? У нас зе только одна кровать, на ней спим мы с мамой. Ты же не поместишься.
– Что-нибудь придумаем, – рассмеялся отец.
Шурика ответ устроил. Он почему-то сразу поверил, что такой папа сможет все придумать и решить любой вопрос.
– А что ты мне привез в этом большом чемодане? – указал пальчиком Шурик.
– Это не чемодан, – серьезно ответил папа. – Сейчас увидишь.
Мужчина снял с себя вместительный рюкзак, поставил его на пол около стола.
– Зинуля, разбери, там подарки тебе и Сашке. И кой-чего из еды.
Майор снял шинель, аккуратно повесил её на спинку кровати и взялся за «чемодан». Положив его широкой плоскостью на пол, присевший мужчина открыл крышку, и Шурик, смотрящий во все глаза, увидел, как папа извлек из чемодана-футляра огромный, блестящий, огненно-бардовый аккордеон с длинными, ослепительными, черно-белыми клавишами с одной стороны и черными, кругленькими кнопочками в несколько рядов – с другой. Маленькие гармошки и баяны Шурик видел у соседей. С небольшим и не таким красивым аккордеоном к ним с мамой часто приезжал веселый дедушка Гриша. Но такой огромный и сияющий инструмент мальчик увидел первый раз. А потом вообще началось чудо. Папа повесил аккордеон на грудь и заиграл. Да как! Дедушка, конечно, тоже хорошо играл на своем, но звучали аккордеоны совсем по-разному. Такого чистого, сильного звука Шурик еще никогда не слышал.
– Как его звать? – зачарованно спросил мальчик.
– Кого? – не сразу понял папа.
– Этот акал… акар-р-рдеон. У дедушки Гриши совсем маленький, а твой такой большой. У него есть имя?
– Интересная мысль, – задумался папа. – Давай придумаем ему имя… назовем его, скажем… Людвиг!
– Людвиг, – повторил Шурик. И спросил:
– Почему он Людвиг?
– Знаешь, – объяснил папа, – был такой великий немецкий композитор Людвиг Ван Бетховен. Гениальную музыку писал, я тебе потом сыграю. А это ведь настоящий немецкий аккордеон, пусть будет просто Людвиг. Согласен?
– Согласен, – серьезно одобрил Шурик. – Людвиг мне очень нла…нр-р-равится.
Папа заиграл вальс «Дунайские волны», потом «На сопках Манчжурии», которые хорошо умел играть и дед Гриша. А потом из Людвига полилась неизвестная, совершенно волшебная, быстрая и бурливая, как горная речка, мелодия под названием «Рио-Рита», уносящая слушателей в счастливые, небесные края. Мама перестала вынимать из рюкзака вещи, застыла у стола, почему-то закрыв глаза, и на лице её появилась непонятная, загадочная улыбка, какой Шурик вообще никогда не видел. И мальчик сразу понял, что теперь у них с мамой начнется совсем новая, прекрасная жизнь, в которой будет много вкусной еды, и всегда будет звучать блестящий папин аккордеон Людвиг.
Новая жизнь действительно началась. Вкусной еды было, правда, не очень много. Папа устроился на работу в школу, где преподавал военное дело и пение. Особенно Шурик любил, когда папа брал его с собой на репетиции школьного хора. Мальчик сидел в первом ряду актового зала, а на сцене выстраивались ряд за рядом много-много разных школьников. Впереди вставали невысокие мальчики и девочки в красных пионерских галстуках. А верхние ряды занимали большие девушки и огромные парни старших классов с комсомольскими значками на рубашках и фартуках. Для них ставили специальные скамейки разной высоты, так что каждый ряд хора из зрительного зала был прекрасно виден. Папа объявлял очередную песню, давал несколько вступительных аккордов на своем чудесном Людвиге, и сначала солисты запевали куплет, а потом припев подхватывал весь хор. На репетициях всегда присутствовал строгий директор школы. По словам папы, этот крупный усатый дядя, похожий на Буденного, был на войне командиром целой танковой дивизии, и на его погонах полковника помещались целых три больших, «папиных» звезды. На репетициях в разных местах зала сидели учителя и много старшеклассников. Время летело незаметно, каждая песня доставляла и зрителям, и самому хору большое удовольствие. А больше всего Шурик гордился тем, что все участники хора и все зрители, включая полковника-директора, ловили каждое слово папы и слушались его беспрекословно.
Жили Шерстневы теперь на другой съемной квартире в большой комнате, где у мамы с папой стояла огромная новая кровать, а Шурику купили отдельную, уютную кроватку. С каждой зарплаты папа приносил домой много вкусной еды, фруктов, печенья и конфет. Хватало этого объеденья на три-четыре дня, а потом еще десять дней они питались очень скромно, дотягивая до новой получки. Все шло сказочно-прекрасно, но однажды наступил совсем грустный день. На репетицию папа вышел к хору не со своим большим, сияющим Людвигом, а со старым, дребезжащим аккордеоном деда Гриши.
– Папа, а где же наш Людвиг? – спросил Шурик, когда они возвращались домой.
– Пришлось продать, – вздохнул папа.
– Как? – Мальчик остановился, осознавая страшную потерю. Из глаз его брызнули слезы, и он заговорил почему-то как трехлетний малыш.
– Зачем плодать?.. Как зе мы без него?.. Мама опять будет плакать. Обязательно. И я тозе, – с трудом произнес, скорее, прошептал Шурик.
Отец присел на корточки, обнял сына.
– Не плачь, сынок. Ты же уже большой парень, первого сентября пойдешь в школу. Знаешь, Сашок, аккордеон Людвиг нам очень помог. Теперь у нас будет свой дом. И у тебя, Сан Саныч, обязательно будет своя комната, в ней только твой стол для уроков и разных игр. За Людвига мне дали много денег, и я купил целый дом с огородом. Представляешь? Свой дом! И свой огород! Мы теперь будем с тобой выращивать свою картошку, свои вкусные огурцы и свои чудесные, ароматные помидоры. А, Сашка! Ты же любишь помидоры?
– Люблю, – кивнул Шурик. И добавил дрожащим голоском, – но Людвига я люблю больше, чем помидоры.
Повисла тяжелая пауза.
– А знаешь что, сынок? – наконец, нашелся папа. – Когда ты подрастешь, мы вместе с тобой заработаем много денег и выкупим Людвига обратно. Ладно? Договорились?
– Да, папа, – справился с детскими слезами Шурик. – Мы обязательно… Я выр-расту, я буду р-р-работать… мы обязательно… Людвига обратно.
Вскоре папа купил себе новый, отечественный аккордеон отличного звучания. Но когда он играл на нем старинные вальсы или «Рио-Риту», у Шурика на глазах предательски наворачивались слезы, а в ушах все равно звучали волшебные звуки, издаваемые когда-то Людвигом.
После школы Шурик неожиданно захотел стать актером. Ну, не совсем, конечно, неожиданно. С пятого класса ему очень нравилось выходить на сцену, выразительно декламировать стихи, легко и зажигательно играть разные роли в спектаклях школьного театра. Пионер, а потом комсомолец Александр Шерстнев с огромным удовольствием выходил на поклоны под бурные аплодисменты зрителей. Отец относился к этому спокойно, даже благосклонно, понимая оттуда у сынка творческие гены. Но когда Шурик объявил о своем «актерском» решении, Шерстнев-старший неожиданно для выпускника резко выступил против.
– Ты знаешь, Сан Саныч, сколько получают советские артисты? – насмешливо хмыкнув, спросил отец.
– Нет, – честно признался Шурик.
– Смешные деньги, – презрительно отчеканил музыкант. – Даже известные и заслуженные. А рядовые вообще копейки. Ты, конечно, смешной на сцене, зрители тебя любят, но: «Не довольно ль играть и смеяться. Не пора ли мужчиною стать?». Знаешь арию Фигаро? Музыка гениального Моцарта.
– Знаю,– пробормотал потерявший всякую жизнерадостность любитель Мельпомены.
– Вот и будь мужчиной. Смеяться хорошо на досуге, а на деле мужчине надо кормить семью, детей одевать-обувать. Так что выбери настоящую мужскую профессию, Александр Александрович, инженеры и железнодорожники, скажем, всегда нужны. И платят им в три раза больше, чем актеришкам.
Отец помолчал и, глядя на убитого сына, миролюбиво добавил главный аргумент:
– Будет на что и Людвига выкупить. Подумай хорошенько, сынок.
Мама безропотно поддержала мужа, и Шурик сник, безропотно подал документы в железнодорожный институт. Поступил. Прилежно учился, прилично сдавал сессии. С увлечением играл в студенческой самодеятельности. Курс за курсом дело шло к диплому. Однажды Александр шел мимо Главного театра их областного центра и увидел объявление о наборе в театральное училище. Тормознул. Подошел. Прочитал. Ни слова не сказав дома, пошел поступать. Ростом Шурик пошел в миниатюрную маму, а рыжие кудри, смешной нос и озорные глаза делали его ровней с толпами мальчишек, желающих стать актерами. Все три тура несостоявшийся инженер легко преодолел в каком-то счастливом состоянии свободного полета. Александр Шерстнев весело и азартно читал любимые стихи, уморительно показывал «Волка и ягненка», заставив громко смеяться утомленных членов жюри. Вскоре в городской «Вечерке» появилась заметка «Сорок счастливцев» с фамилиями первокурсников театрального училища. Когда родители случайно углядели в ней свою фамилию, разразился скандал.
Полностью читать на http://vbasyrovdola.ucoz.ru/load/v_popov_ravich_shurik_i_ljudvig/1-1-0-37 - скачать с сервера (см. левый верхний угол)
