Номинация Публицистика
Раиса Шиллимат
Тень и оттенки
Зри в корень
Козьма Прутков
Несколько лет назад, накануне празднования юбилея Николая Васильевича Гоголя, вдруг заговорили (не прошло и 200 лет!) об отсутствии в России музея великого писателя. Тогда же, в одном из февральских номеров „Известий", было напечатано интервью обозревателя газеты Гузель Агишевой с исследователем творчества Гоголя Игорем Петровичем Золотусским. Цитирую Агишеву: „Звоню известному писателю, у нас в ‚Известиях’, говорю, вышло коллективное письмо членов юбилейного гоголевского оргкомитета, не хотите ли высказаться. И вдруг слышу: „Гоголь меня не трогает. К тому же он был юдофоб..." Далее Агишева продолжает: „Лет в пять я тоже обиделась на Александра Сергеича за его: ‚И башку с широких плеч у татарина отсечь!’ Но взрослые мне объяснили, что к чему, и я Пушкина мгновенно простила".
Пятилетней девочке Гузели повезло – ей рассказали о том, что татарин у Пушкина, вовсе не сегодняшний татарин из Казани или Крыма. С помощью взрослых у ребёнка не произошло перекоса в системе духовных ценностей на национальной почве. Не названному Агишевой по понятным причинам писателю, люди старшего поколения в юности не сумели, или не захотели объяснить реального положения вещей, да, видимо, и не только ему. Судя по многочисленным в последние годы публикациям, и вызванными ими страстями, бушующим вокруг Гоголя, создаётся впечатление, что бросить тень на светлую память писателя стало хорошим тоном. Простой читатель, тем более, не может отличить зёрна от плевел в этом потоке информации. Здесь уже, как говорится, не повезло Гоголю...
К далеко идущим выводам участники дискуссии приходят, как бывает в литературе, из-за различий в оттенках толкования отдельных слов в словаре Гоголя. Так вот, великий Гоголь обвиняется сегодня в юдофобии за то, что он в своих произведениях называл евреев жидами.
Обратимся к этимологии слова жид. Пришедшее из иврита фонетически сильно изменённое слово через латынь (лат. judaeus) перешло в другие языки. Сравним нем. Jude, фр. Juif, англ. Jew. Принимая во внимание, что во многих языках J произносится как дж, имеем славянский вариант этого слова – zyd, жид.
В западнославянских и южнославянских языках это слово до сих пор не имеет никакой эмоциональной окраски. Если говорить о восточнославянских языках, то стоит открыть толковый словарь Ушакова, где можно прочитать что слово жид „первоначально не имело презрительного или бранного оттенка, но впоследствии стало ходовым шовинистическим обозначением еврея и приобрело черносотенно-погромный характер". Произошло это лет сто назад, то есть ровно на пятьдесят лет позже, чем этим словом воспользовался знаток языка малороссов Николай Васильевич. Ясно, таким образом, что оскорблять евреев Гоголь отнюдь не собирался.
Любое слово можно сделать ругательным. Помню, как в середине, теперь уже можно смело сказать, благополучных (в отношении межнациональных распрей) семидесятых годов, пришлось мне ехать с юга нашей тогда ещё огромной страны на север, в поезде „Адлер – Воркута", путь которого проходил через Украину. Где-то там и подсела в наше купе одна семья – пожилая украинка с дочерью и её трёхлетним сыном. За ужином ребёнок закапризничал и стал тянуть ручонки к столу, на котором лежали конфеты. Мать не позволила взять сладости, ребёнок снова потянулся к ним. Тогда бабушка, нисколько не смущаясь, начала шлёпать родного внука по рукам, приговаривая при этом: „Вот тебе, русский негодник! Вот тебе, русский! У! Русский!" И было это не презрительное москаль или кацап, а именно нейтральное русский. Но сколько ненависти в нём было! Дочь готова была провалиться от стыда, и, извиняясь за мать, объяснила нам, сидящим с открытыми от удивления ртами: „Не может смириться с тем, что мой муж русский..."
Это была первая в моей жизни встреча с настоящим, живым национализмом. Видимо, Гоголь для этой бабушки не был авторитетом, а, скорее всего, она просто никогда не читала, что в беседе с широко известным в XIX веке славистом, профессором Осипом Максимовичем Бодянским, Николай Васильевич утверждал, что „русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно".
Немцы, кстати, при желании, могли бы тоже предъявить свои претензии великому русскому писателю. Если не принимать во внимание исторический аспект, а расставлять акценты, исходя из сегодняшнего значения слова немцы – как обозначения национальной принадлежности – то несведущему человеку тоже может показаться, что как раз немцев-то Гоголь просто ненавидит. И вот уже у жаждущих непременно бросить ком грязи в культурное прошлое России, есть шанс назвать писателя ксенофобом.
Позволим себе ещё один лингвистический экскурс, и на этот раз „копнём" этимологию, теперь уже слова немец.
Не надо быть специалистом-языковедом, чтобы уловить связь однокоренных слов немой и немец. В давние времена так называли всех чужаков, кто не говорит по-русски, то есть не мовит (или не молвит), к примеру, испанцев называли чёрными немцами, шведов – свейскими немцами, финнов – каянскими немцами. Слова с этим корнем можно и сегодня проследить в языках романской группы, куда оно, вернее всего, перекочевало из славянских языков, но приобрело новое значение – чужой, враг. Сравним: во французском – ennemi, в итальянском – nemico, множественное число – nemici итальянцы произносят как немичи. Кажется, комментарии излишни, в современном английском, впрочем, враг – enemy.
Обратимся к Гоголю: в „Тарасе Бульбе" один из героев рассказывает, что „из Неметчины француз-инженер приехал ", а сам Тарас переодевается в Варшаве „в иностранного графа из немецкой земли". В „Ночи перед Рождеством", кстати, встречаем сравнение, что черт „спереди совершенный немец", а потом находим и толкование самого автора: „Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед – всё немец". Из всего вышесказанного следует, что для русичей любой западный европеец-иноверец – немец, к слову упомянуть, так же, как любой восточный иноверец – басурман (видоизменённое мусульманин).
Тема национального характера сегодня довольно широко обсуждается как психологами, так и литературоведами во всём мире. Появилось такое понятие, как этнопсихологический стереотип. В центре внимания учёных всё чаще оказывается вопрос об отношении общества к чужому национальному характеру. Иными словами, какие предубеждения имеет одни народ в отношении другого. С течением времени, принимая во внимание экономическое, культурное развитие государств, а также политическую ситуацию, мнения о том или ином народе, естественно, меняются. Немецкий литературовед Рольф-Дитрих Кайль, в своей работе „Немцы Гоголя. Стереотип – Опыт – Вымысел", обратил внимание на то, что у Гоголя мы имеем дело не с чем иным, как со стереотипом образа немца, сложившегося веками у русских к тому времени. Поэтому сегодняшним этническим немцам не приходит в голову обижаться на Гоголя. В отличие от Родины писателя, в Германии Гоголь ни в коей мере нападкам не подвергается, напротив, творчество его глубоко изучается и исследуется.
Следующие на очереди „оскорбляемые" Гоголем – поляки, которых он, кроме как ляхами, никак не называет. Каково же значение этого, сегодня воспринимаемое как бранного, слова лях? Обратимся к словарям. У Брокгауза: „Ляхи, название поляков в русских летописях. По одной чешской хронике легендарный родоначальник поляков называется: лех, лях, некоторые слависты полагают, что слово лях означало земледельца вообще". В словаре русских фамилий: „Лях, как долго называли поляков, из названия славянского племени лях (лех). В Московском государстве так называли не только собственно поляков, но и других подданных Польского государства; прозвище лях давали и побывавшему в Польше или перенявшему какую-либо польскую черту, например, в одежде – при теснейшем общении с Польшей в XVI – XVII вв. это не было редкостью."
К месту вспомнить, что Польша не всегда была такой обиженной и порабощённой, как это теперь пытаются себе и другим представить западноукраинские и польские „патриоты". (Чтобы усомниться в извечной миролюбивости государства польского, достаточно вспомнить, где произошла история с Иваном Сусаниным – уж никак не в Польше). Так что здесь всё станет на свои места, если почитать историка XIX в. Николая Ивановича Костомарова, современника Гоголя. Он пишет, что малороссы веками бунтовали против польских захватчиков, и что казацкие восстания следовали одно за другим: „Все они кончались несчастно для малороссиян, и после каждого восстания производилась жестокая расправа, следовали свирепые казни, а народ после того чувствовал более нестерпимый гнет над собой. Так делалось до 1648 года, когда вспыхнуло восстание гетмана Хмельницкого, совсем иначе повернувшее историю борьбы Малороссии с Польшей".
Гоголь сам был некоторое время преподавателем Императорского Петербургского университета, читал там лекции по истории. Он работал над „Историей Украины", и легко можно себе представить, что для этого ему приходилось знакомиться с историческими документами. Так неужели в то время, у малороссов о поляках могло быть, как бы теперь сказали, „общественное мнение" отличное от того, которое мы находим в „Тарасе Бульбе"? Гоголь хорошо знал, о чём писал.
В случае с поляками дело осложняется ещё и тем, что они насаждали в Малороссии католичество, а для православных казаков, как и для самого Гоголя, нет ничего более святого, чем родная земля, товарищество и вера. И эти воззрения тоже соответствовали духу времени XIX века. У того же Костомарова читаем: „Украинцы, белорусы, великороссы образуют единую цивилизацию, душою которой является единая для всех православная вера (курсив мой. Р.Ш.), что она значит для православного люда, о том повествуют и повести Гоголя. Единство наше, исторически сложившееся, надобно беречь и хранить как зеницу ока. Пусть нам в этом незабываемым примером будут подвиги князя Владимира Мономаха и казака Богдана Хмельницкого".
После этих слов, думая о том, что происходит сейчас на Украине, так и хочется вздохнуть и с сожалением сказать: не уберегли и не сохранили.
Те, кто настаивает на утверждении, что Гоголь юдофоб, уповают на то, что дело даже не в слове жид, а в том, что, особенно в исторической повести „Тарас Бульба", он изображает евреев не с самой лучшей стороны. Но, поставив в центр внимания вопрос веры, можно понять и это, ведь они для казаков иноверцы! Автор характеризует Тараса: „Вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия".
В сечь принимали всякого. Никто не спрашивал, откуда человек пришёл, и кто он такой, но проверка на благонадёжность, всё-таки, была. „Пришедший являлся только к кошевому, который обыкновенно говорил:
– Здравствуй! Что, во Христа веруешь?
– Верую! – отвечал приходивший.
– И в троицу святую веруешь?
– Верую.
– И в церковь ходишь?
– Хожу!
– А ну, перекрестись!
Пришедший крестился.
– Ну, хорошо, – отвечал кошевой, ступай же, в который сам захочешь курень".
В те времена (да и несколько позднее), таким представлением о своих и чужих никого нельзя было удивить. К примеру, у Райнера Марии Рильке в его „Мотиве Любви и смерти корнета Кристофа Рильке", действие которой происходит в XVII веке, мы тоже встречаем выражения турецкие псы и псы-иноверцы. Так что же из этого следует, что Рильке ненавидит турок и всех прочих? Вера всегда была как объединяющим, так и разделяющим фактором, а также благодатной почвой, на которую падали искры, разжигающие пламя страстей (к сожалению, об этом явлении до сих пор нельзя говорить в прошедшем времени). Так казаки выкрикивают на площади, что ксендзы „запрягают уже не коней, а православных христиан".
Действительно, и евреи у Гоголя выглядят не очень привлекательно. Но, если внимательно читать, то можно отметить, что сусальных живописаний у Гоголя нет вообще, и достаётся от него „всем сёстрам по серьгам" – немцам, полякам, и, в том числе, землякам-запорожцам, да ещё как!
Приведу цитату из „Вечеров накануне Ивана Купалы": „...тогда козаковал почти всякой и набирал в чужих землях немало добра... Какого народу тогда не шаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство! Бывало то, что и свои наедут кучами и обдирают своих же. Всего бывало".
Или ещё одну из „Тараса Бульбы": „Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых торгашей была очень жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что как только у запорожцев не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки и брали всегда даром".
Но это ещё не всё, читаем дальше: „Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног до колена у выпущенных на свободу..."
Может ли кто-нибудь утверждать, что здесь есть какая-то симпатия или антипатия? Налицо беспощадный реализм! Живая картина нравов того времени.
Гоголь был реалистом. И художником страстным, но беспристрастным.
