Александр Пономарёв.
Родился в 1969 году в Липецке (Россия). Закончил филологический факультет Липецкого Государственного педагогического института, Республиканский институт работников МВД РФ по специальности "практическая психология". Участник боевых действий на Северном Кавказе.
Член Союза писателей России, Межрегионального Союза писателей Украины, Всеукраинского творческого союза «Конгресс литераторов Украины».
Его произведения публиковались в журналах "Молодёжный вестник", "Луч", "Подъём", «Театральный мир», «Русское Эхо», «Петровский Мост», а также более чем в двадцати интернет-изданиях России, Украины, Белоруссии, Финляндии, США и Греции.
Повесть «За нас. За Вас. За Северный Кавказ» и пьеса «Эпоха Водолея» вышли отдельным сборником в 2008 году в Москве.
Лауреат национального литературного конкурса «Золотое перо Руси-2009». Дипломант Международного литературного конкурса «Славянские традиции-2010».Серебряный лауреат литературного конкурса «Большой Финал-2011». Победитель Международного литературного конкурса «Славянские традиции-2011» в номинации «Драматургия».
В издательстве «ДОЛЯ» (Украина, Симферополь) в 2012 году вышла книга рассказов и пьес «Хризантемы для Эммы». Рассказ из этой книги - в библиотеке издательства "ДОЛЯ".
ЗОРИ ХИНГАНА
Светлой памяти Лидии Архиповны
Рябинкиной посвящается...
Лидия Архиповна вздрогнула и проснулась. Кто это её позвал? Так тихо и протяжно: Ли-и-и-и-да!
По крышам стучал дождь. В маленькой хрущёвке было темно, хоть глаз коли, только поскрипывали старые половицы. Никто не звал Лидию Архиповну.
— Наверное, приснилось, — подумала старушка и повернулась на другой бок.
Но сон убежал, а в голову, роясь, стали лезть мысли о внучке, живущей в Москве, которой уже скоро тридцать, а замуж никак не выйдет. Всё о карьере заботится. А детишек когда рожать? То-то. Уж и так кандидат наук медицинских. Потом вспомнился красавец-муж. Сорок три годка они прожили вместе. Семь лет он уже лежал на погосте, а она всё ещё коптила небо. Старушка вновь перевернулась с боку на бок. Нет, не уснуть сегодня. Пора вставать. Дел невпроворот. Надо сходить в библиотеку, а потом на рынок. Купить тыквы и заварить кашу. Да и пирогов напечь не мешало бы. Сын Николка очень это уважает. Заходит сынок, не забывает. Грех жаловаться.
Лидия Архиповна зашла на кухню, зажгла плиту. Поставила на неё чайник.
На востоке, из-за крыш, пламенело красное зарево. «Аль пожар где?» — встрепенулась старушка.
— Их, стара-стара, — сказала она вслух. — Это ж восход. Солнце красное просыпается.
Давным-давно её будила мама, осторожно щекоча за шею.
— Лидушка, просыпайся, донюшка. Вставай. Глазки открывай. Заря-заряница на подходе.
Ах, как тогда хотелось поспать, а сейчас вот не спится.
Воспоминания о далёком детстве вызвали улыбку на старушечьем лице, и она долго трясла седой головой, вытирая слезинку, катившуюся по щеке.
Но самые красивые дивные зори подарили ей предгорья Хингана. Сколько их было? Семь, восемь? Да нет. Намного больше.
Только тех самых памятных. Нет. Теперь не вспомнить.
Красным арбузным восходом полыхали зори Хингана. Воспоминания теребили душу Архиповны и, сбросив шестьдесят пять лет, санинструктор сержант Советской армии Лидия Савельева вновь как наяву видела восход, пламенеющий над пустыней Гоби.
В мае сорок пятого после взятия Кёнигсберга Лида Савельева два месяца отлёживалась в госпитале. Там же ей вручили медаль «За взятие Кёнигсберга».
Непослушными руками, которые ещё побаливали, прикалывала она новенькую блестящую медаль к гимнастёрке, где на правой стороне уже были прикручены ордена Красной Звезды и Отечественной войны второй степени.
Думала-мечтала девушка, что вот теперь демобилизуют и полетит она в родной дом белым лебедем. Но нет, как нет. Вручили ей мобпредписание, в котором говорилось, что санинструктору Савельевой надлежит прибыть в распоряжение командования такого-то числа и точка.
— Не плачь, Лидушка, может, всё образуется, — гладила её по голове однополчанка Анна Голубева.
— И вправду, чего это я реву? — Лида уже вытирала слёзы. — Ведь неизвестно зачем вызывают. Возможно, пошлют работать в какой-нибудь госпиталь военный. Раненых-то вон ещё сколько.
Но командование распорядилось по-своему. Девушку погрузили в эшелон, который взял путь на дальневосточные рубежи нашей Родины. Всю Россию Лида проспала. Так необычно было: ни тебе бомбёжек, ни обстрелов. Спать можно было, сколько хочешь. Просыпалась она лишь для того, чтобы поесть да справить кое-какие надобности.
В Свердловске на переформировании её приписали к двести шестьдесят второй отдельной танковой бригаде.
Бригада была укомплектована пополнением. Как поняла Лида, необстрелянными юнцами. Больше половины из которых были двадцать седьмого года рождения.
Лида улыбалась, глядя, как неуклюже они держались, с опаской оглядывались по сторонам и ловили любое движение бывалых солдат, пытаясь хоть чуточку походить на них.
Танковая бригада совершала марш-бросок через пустыню Гоби, где танковые движки задыхались от горячего песка, а гусеницы вязли в барханах. Солдатам приходилось выталкивать их, упираясь ногами в вязнувший белый песок. А потом через хребет Большой Хинган, где облака проносились внизу, а самолёты, помахивая крыльями, пролетали над головами.
На последнем рубеже перед самой равниной к Лиде прибежал вестовой. Её требовал к себе замполит.
— Савельева, — майор приоткрыл красные от бессонницы глаза, — лекарства какие-нибудь с собой есть?
— Бинты да вата, товарищ майор.
— Плохо, Савельева, — строго произнёс замполит, — очень плохо. Хотя откуда им взяться? Значит так, товарищ санинструктор, — продолжал он, — семеро бойцов отравились. Не знаю, чего они налопались, не говорят. Дальше идти не могут. Санитарного обоза у нас, как вам известно, нет. Задание такое — остаётесь с ними. Собрать документы: красноармейские книжки, комсомольские билеты — у кого есть, держать у себя. При необходимости уничтожить. Лечи их, дочка. Это приказ. Если помрут — похоронишь и догоняй колонну. Это всё, — и майор махнул рукой на обочину дороги, где вповалку лежало семеро пацанов в красноармейской форме.
— Аксёнов, — распорядился замполит, — оставить санинструктору харчей на десять дней, — и майор, хлопнув дверцей Виллиса, укатил вперёд.
— Вот здесь, дочка, сухари и консервы на десять дён, — на Лиду участливо смотрел голубоглазый старшина в помятой пилотке. Старшина крутил рыжий ус, — а здесь воды канистра. Больше дать не могу, оставайся с Богом.
Колонна ушла. Лида долго смотрела ей вслед, приложив ладонь козырьком к глазам. Потом, вздохнув, повернулась и побрела к обочине дороги.
Кареглазый казах Усеналиев мог держаться на ногах и поэтому всех солдатиков они с Лидой, по очереди, тащили вперёд. Понемногу, метров по десять. Но к вечеру свалился и Усеналиев.
Лида держала в руках красноармейские книжки. Ну, так и есть. Все двадцать седьмого года. По восемнадцать лет.
Вот этот — Агеев, самый тяжёлый. Стонет и за живот держится. Видимо, боли сильные.
Парфёнов — сибиряк. Держится, но поносит. Все штаны изгажены.
Фёдоров — якут. Дышит тяжело. Закатывает глаза. И только белок с красными прожилками видно.
Сергеевы, братья-близнецы. Держатся друг за дружку, аж пальцы не разожмёшь. Но тоже очень тяжёлые.
Олишевский — украинец. Падает, как подкошенный. Тоже за живот держится, но улыбается сквозь слёзы.
В отблесках костра их лица кажутся восковыми масками. Но стонут, значит живы.
— Что же делать, санинструктор? — спрашивает себя Лида и щиплет за руку, чтоб не уснуть.
— Первым делом промываем больному желудок слабым раствором марганцовки, — сквозь сон читает лекцию старенькая фельдшерица. Лида сидит на первой парте и прилежно записывает в тетрадь. — А потом всё просто. Обильное сладкое тёплое питьё. Можно чай или молоко. Девочки, не отвлекаться, — и фельдшерица громко бьёт указкой по столу.
Лида очнулась — действительно, куда проще: марганцовка, молоко и сладкий чай. Только где это найдёшь среди сопок?
На её бедре тяжелел в кобуре пистолет ТТ. У неё одной из всех было оружие и четыре обоймы к нему, две свои и две дополнительные, которые ей, уходя, дал особист бригады, намекнув, что если больные наткнутся на врага, она знает, что с этим делать.
К утру, Лида нагрела воды в котелке, слив туда всю воду из солдатских фляжек. Затем остудила её и начала по очереди промывать желудки больным. Разжимая им зубы, и, вливая воду через рожок в ротовую полость. Затем попросту совала им два пальца в рот и, перегнув через колено, помогала освобождать желудки.
Когда вода в канистре кончилась Лида ходила с котелком и связкой фляжек по окрестностям и собирала воду из луж, аккуратно зачерпывая её котелком. А затем, разорвав на себе нижнюю рубаху, подолгу процеживала воду во фляги. Потом сливала её в канистру. А когда вода отстаивалась, вновь выливала её в котелок, кипятила, остужала и упорно продолжала процедуры промывания солдатских желудков.
Через три дня она упала у костра и забылась сном. Разбудило её бряцанье железных банок.
Лида открыла глаза. Молоденький якут Фёдоров грыз жестяную банку с тушёнкой, по его щекам градом катились слёзы.
— Нельзя, миленький, — и Лида погладила его по голове, — нельзя сразу, помрёшь.
Фёдоров прижался к ней, как маленький и заплакал уже в голос. А она баюкала его, как ребёнка, и даже, кажется, напевала что-то такое, отчего все солдатики перестали стонать, а только посапывали во сне.
На следующий день почти все из них пришли в себя, и Лида сварили им лёгкий бульон из говяжьих консервов. Наблюдала за каждым отдельно. Но страхи оказались ложными. Похлебав, они прижались крепче друг к другу и заснули уже здоровым бодрым сном.
— Выздоравливайте, миленькие, — Лида с нежностью гладила непослушные ёжики на их головах.
Сама же поднялась и побрела собирать хворост для костра и воду из луж. Обойдя, справа ближайшую сопку, Лида наткнулась на взорванный автомобиль. Машина была японской, а вокруг лежали трупы троих японских солдат. Один из них, видимо, офицер, держал в руках саблю, которой так и не успел воспользоваться. Он, осклабившись, смотрел в небо. В его почерневших зрачках отражался кроваво-красный восход.
Лида потянула за ремень, сняла фляжку. Отвинтила крышку, понюхала — коньяк.
«Пригодится» — подумала она. Затем оглядела себя, гимнастёрка расползлась от солёного пота и грязи. Сняла её через голову и осмотрела труп японца.
— Ничего, маленький. Размер, наверное, в аккурат, как у меня, — и Лида сняла с офицера китель, затем закрыла ему глаза, проведя ладонью по лицу, чтобы его больше не тревожили багряные зори.
Вот тогда-то, вернувшись к догорающему костру, на неё впервые навалился восход, на который она раньше не обращала внимания от усталости и голода.
На горизонте пламенели степные пожары, освещая небо слева направо ярко рябиновыми маками, раскрашивая его всеми оттенками красного цвета. От бледно оранжевого в начале, до ярко малинового в конце. А потом солнце всходило такое большое и сильное. Так оно согревало путников, после холодной промозглой ночи, что хотелось вскочить и бежать за ним до самого края степей и дальше.
Когда бойцы набрались сил, Лида построила их в колонну по одному и военные заковыляли на юго-запад, как и было им приказано.
На четвёртый день пути, когда красноармейцы, включая и её, уже не шли, а, спотыкаясь, падали через каждые пять шагов, в долине они увидели палатки нашего походного передвижного госпиталя.
— И как же ты, сержант, справлялась-то с ними? — глядя, как солдаты гремят железными ложками по котелкам, спрашивал её военврач, накидывая ей на плечи новенькую телогрейку.
— Да так и справлялась, товарищ капитан, — и Лида закрыла глаза.
— И так-таки никто у тебя не помер?
Лида отрицательно покачала головой.
— А ваша бригада танковая за те десять дней, пока вы по сопкам блудили, уже Харбин взяла. На Муданзянь двинули. Вот ведь как, — продолжал говорить военврач, но Лида уже не слышала его. Крепкий сон сковал её по рукам и ногам. А там опять пламенело небо на востоке, и опять будоражили её сердце зори. Кроваво-красные зори Хингана.
Лидия Архиповна вздрогнула. Вновь ей показалось, что её позвали по имени.
— Это Фёдоров, — сказала она себе, — тот якуток молоденький.
Чайник на плите засвистел. Из его носика валил густой пар. Старушка встала с табуретки. На востоке, из-за крыш, вовсю светило солнце. Наступил новый день, полный забот и хлопот.
— Ой, что же это я, старая, задремала, — встрепенулась Лидия Архиповна, — ведь сегодня Николка обещал придти. Надо же тесто поставить, пирогов напечь.
И старушка, кряхтя и ворча себе что-то под нос, занялась домашними делами. Она вновь посмотрела в окно и вздохнула, опять вспомнив восходы в предгорьях хинганского хребта.
