КОНКУРС "ДОЛИ" — "Судьба человека"

 

Элла НЕРЛИ (г. Москва, Россия)

 

ДЕД СЕРЁГА

(Рассказ)

 

…Машина уже не летела, а еле тащилась, из последних сил растрачивая свои лошадиные ресурсы. Дорога на Владимир не являлась исключением из правил о русских бедах — дорога была никакая. В пути нам так и не встретилось ничего, достойного описания, лишь парочка продрогших пикетчиков ГИБДД, у которых мы, промахнувшись с нужным указателем, попросили помощи, когда заехали невесть в какие дали.

 

ГИБДДешники охотно — видно, соскучившись по человеческому общению — разговорились, добросовестно разъяснив наше дальнейшее следование и дружно посетовав по поводу моего напрочь проржавевшего автомобиля, всё-таки отвесили довольно сносный комплимент нашему героизму и, как обычно бывало в таких случаях, нашей внешности, что добавило (мне лично) сил продолжать этот по многим причинам тяжёлый путь. Тут нужно пояснить, что нас в машине было пятеро, и все — дерзкого женского пола. Со мной ехали: моя институтская подружка с пятилетней дочкой, подружкина подружка, в чью деревню мы, собственно, направлялись, моя младшая дочь, ну и я сама — непрестанно вперёд смотрящая, лихо выруливающая, бесконечно лавирующая между ямок и кочек по безобразному покрытию старой Владимирки. По всему чувствовалось весеннее наступление: грязи на дороге было хоть отбавляй, щётки не справлялись со своей непосредственной задачей, то и дело соскакивали с разболтанных креплений, вынуждая останавливаться на каждом пригорке. Но зато день заметно прибавился — что, в целом, не внесло позитива в наше до ночи затянувшееся путешествие…

Мы ехали уже пятый час и всё никак не могли доехать. Я начала терять всяческое самообладание: во-первых, машина была старая и довольно обшарпанная, во-вторых, ещё где-то на середине пути у неё на полном ходу со звуком ружейного залпа вылетела и исчезла под колёсами одна из четырёх свечей. Когда мы всё-таки решили остановиться и посмотреть, «что же это так сильно бухнуло?», было слишком поздно — масло из двигателя уже почти всё вытекло, да и сумерки значительно сгустились, поэтому фон под развёрзнутым нашим капотом мало чем отличался от наступившей картины мира…

 

Нужно было спешить, и мы снова тронулись, издавая при этом ужасающие звуки, со стороны напоминающие стрельбу зенитной установки. На наш постреливающий на ходу женский экипаж проезжающие мимо мужики посматривали с некой иронией и удивлением, но всё это только прибавляло нам бодрости и куража — мы приближались к месту назначения, и уже было абсолютно наплевать, что там выскочило из этой развалюхи. Главное — скорее бы всё это закончилось!

 

До деревушки, где жили Людкины родственники, оставалось километра полтора. Машина, конвульсивно подёргиваясь, как раненый буйвол, медленно, но верно, ползла по разбитой временем и такой же искривлённой, как и всё в нашем несовершенном мире, дороге. Мы, сидя внутри, затаив дыхание, искренне желали нашему «Москвичу» дотянуть. Но на повороте, за которым уже приветливо замаячили весёлые резные домишки, вдруг ни с того ни с сего он оторвал все свои четыре колёса от скользкого пути и, не изменяя траектории, полетел, в совершенном для литературы смысле этого волшебного слова. Полетел прямо на дно самого глубокого ущелья, которое когда-то — ещё в допотопные времена — доводилось законным руслом пересохшей, давно уже безымянной речушке. При этом нужно заметить, что никто из нас даже не успел испугаться — всё произошло моментально: вот мы ехали, а вот мы уже приехали, и, совершенно ошалевшие, сидим, зарывшись по самые фары в снег, который на наше счастье не успел растаять в заросшем с прошлого года бурьяном русле. А над головой… Оглушительная тишина и чистое звёздное небо, что бывает лишь после весенних гроз или морозного дня.

 

Да-а-а…

Нам определённо повезло: ну, во-первых, машина почти не пострадала — так, пустяки, снега под капотом по двигатель, утром придут мужики с лопатами и откопают бедолагу, а во-вторых, все мы остались живы, хотя могло произойти непоправимое... Немного посидев на дне бывшей речки, постепенно приходя в себя, мы решили, что раз всё остальное в относительном порядке, нужно до конца оставаться выдержанными. И вот, бросив несчастный автомобиль в овраге, взяли рюкзаки, гитару, крепко уснувших по дороге и даже не успевших испугаться детей своих, и молча пешком пошли к прикорнувшим на косогоре домам, заботливо подсвеченным одинокими фонарями, с дивно отражающими неоновый свет столетними голубоватыми стволами развесистых придворовых берёз. Было уже около двенадцати, когда мы робко постучались в синий домик на окраине деревеньки. В домике давно уже спали, и наше московское нашествие несколько переполошило местных обитателей.

 

Мы — писатели-москвичи, люди эмоциональные. Ну нельзя же, в самом деле, вот так спокойно всё это пережить! Поэтому достаточно громко, местами срываясь на чуть истеричный смех, без умолку, довольно долго обсуждали случившееся: шутка ли — свалиться в канаву! Ну можно ли после этого молчать?!.. А потом, всё это, как мне тогда показалось, могло означать только одно: мы ещё зачем-то нужны здесь, на Земле!

Это уже позже, после посещения врача, я поняла, зачем. Оказывается, к тому времени я уже была беременна — целых два дня, но пока ещё не догадывалась об этом!

 

Дед Серёга, так звали хозяина голубого домика, доводился Людке родным дедом. В доме он жил один. Было ему лет сто, или нам это лишь показалось тогда, а только морщинистое лицо его красноречивее всех геронтологов и физиономистов говорило о прожитых годах. Свою жену ещё в прошлом году он отвёз в город к старшему сыну: жена тяжело болела, и только в городе ей могла быть оказана соответствующая медицинская помощь...

 

Вообще-то, у нас под Владимиром были совсем иные планы. У Людки полгода назад внезапно скончалась мать — совсем ещё нестарая женщина. Вот Людка и собралась навестить её могилу как раз на Пасху. Нас прихватила, так, за компанию съездить — благо и машина имеется, а заодно полюбоваться красотой российской природы и помочь кое-чем по хозяйству — после смерти матери остался небольшой домик, который она выстроила специально для себя, и теперь, осиротев, он, конечно же, требовал присмотра и ухода. Немного погомонив в сенях дедовой избы, мы решили, что уложим своих утомлённых долгой дорогой и ночным происшествием деток спать здесь, а сами вполне сможем, никому не мешая, переночевать и в материнском доме. С сим взяли сваленные возле дверей пожитки и вышли на улицу.

 

На дворе стояла глубокая ночь. До Людкиного дома нам нужно было пройти почти всю деревню — домов двадцать, а после ещё и подняться по крутому подъёму, размытому весенними водами и к ночи уже подмёрзшему основательно. Идти было нетяжело, но скользко. Обсуждая по дороге, как ловко растопим печь и разопьём бутылочку красного вина, мы шутили и смеялись. Действительно, очень хотелось есть, да и повод выпить был достаточно веский! Но подойдя к дому, мы столкнулись с целым рядом досадных проблем: во-первых, калитку за зиму завалило снегом, который с утра подтаял, а к ночи смёрзся как на полюсе, образовав непреодолимое препятствие, во-вторых, когда мы всё-таки перевалились через забор, безжалостно перемахнув на снег несчастную Людкину гитару с провиантом и пожитками, при этом ободрав и руки и кой-какую одёжку, столкнулись с ещё более неразрешимой задачей — русской печью! Печь я, например, не топила лет десять, а эта оказалась какой-то особенной. Мало того что она была снабжена массой заслонок и задвижек, которые нужно было своевременно то открывать то закрывать, к тому же, ещё и труба на крыше во время подвижки грунта по весне треснула да покосилась, а ко всему прочему ещё прибавилось и то, что свет, подведённый к дому, был предусмотрительно отключён ещё с осени. Но мы не растерялись, при свечах быстро накрыли на стол и принялись за растопку печи...

 

Теперь лучше этого не вспоминать!

Чёрный ядовитый дым встал перед нами столбом, затмив свет крохотного огарочка свечи, глаза разъедало, дышать было нечем. Ужас... Поочерёдно мы, словно на амбразуру бросались к печи, и сколько могли терпеть весь этот угар, пытались разжечь хоть какой-нибудь приличный огонь, но огня всё не получалось, а только едкий дым вырывался через многочисленные щели и отдушины, стремительно распространяясь по всему дому, затуманивая взор и затрудняя дыхание. Мы пытались спастись от чада в сенях, но и там нас настигал всё тот же жуткий дух. Потом и свечка погасла… Наконец, мы приняли окончательное решение — со слезами на глазах, залпом уничтожив вино при свете обжигающей пальцы спичечки, схватили свои манатки и как ошпаренные вылетели на воздух...

Ох, как же хорошо было в тот час на улице! Мы шли обратно, к дедову дому, с удивлением рассматривая свои изменившиеся за короткое время закопчённые лица, и каждый думал о чудесном избавлении от очередной напасти.

Остаток ночи мы провели заснув, на тёплой дедовой печи, а наутро умывшись и позавтракав, отправились доставать из сугроба нашу машину.

 

 

…Меня всегда удивляли люди, живущие вдали от больших городов. Какая чистая наивность, какая незыблемость духа, какое единение с природой!

 

На всю деревню из помощников нашлась всего одна бабка да две лопаты. Я с недоверием отнеслась к спокойному приглашению бабки просыпаться и выходить откапывать автомобиль. В моём представлении необходим был, например, грейдер или взвод солдат… С неохотой выйдя из тёплого дома, мы побрели к злополучному повороту, где при дневном свете взору открывалась довольно неприглядная картина: внизу, метрах в семи-восьми ниже уровня дороги, стоял или, вернее будет сказано, окопался в снегу мой несчастный «Москвич». Мы — я, Людка, Вика и бабка с парой лопат наперевес — казались на фоне этой катастрофы полным ничтожеством. Ну и как мы будем тащить огромную машину из глубокого оврага? Где же взять столько сил?..

Я отчаянно искала глазами хоть какой-нибудь завалященький грузовичок или тракторишко на не очень-то проезжей в этот час дороге — тщетно. Тяжело вздохнув, мы спустились на дно оврага, где уже усердно трудилась в привычном за долгие годы вдовьем молчании невозмутимая бабка, ловко откидывая тяжёлый сырой снег огромной деревянной лопатой.

— Давайте, давайте! Глаза боятся, руки делают! — приговаривала она по-молодецки чистым голосом.

И действительно, как только мы дружно взялись за дело, так сразу и помощь откуда-то подоспела в виде мужичка на газике. Теперь и у меня на душе стало поспокойней. Я добросовестно откидывала снег, стараясь хоть как-то компенсировать бабкины старания. Когда машина была полностью отрыта, газик съехал вниз и, легко подцепив наш «Москвич» за то, что выпирало, вытащил его на дорогу.

 

Вот и всё…

Мы радостно прогрели двигатель и, ещё раз оглядевшись напоследок, вернулись обратно в деревню уже на своей машине... А после этот же самый мужичок прямо на улице возле дедова дома исправил злополучную свечу, и мы, довольные, выдали ему на «пол-литра». На этом наши злоключения закончились.

 

…Ах, эти владимирские горки, повод для исконно-разухабистой удали местного населения! Скажите, ну кому ещё, например, может прийти в голову въехать на утлом «Газике» в соседнее селенье, вверх, прямо по косогору?! И только колея — наезженная, въедливая — стоит перед глазами совершенно отвесно и не совсем понятно, как это удалось загнать упирающееся в неминуемые законы земного тяготения, рычащее металлическое чадо на самую вершину владимирских высот?!

 

В доме нас уже ждал горячий обед и сухая одежда. Дед Серёга сидел здесь же на кухне и смотрел, как мы с удовольствием поглощаем душистые щи из квашеной капусты. А после трапезы он с интересом потом рассказывал нам о том, что и сам не раз падал в этот «чёртов» овраг на своём бывалом «Запорожце», и как-то раз покалечил ногу: «Теперь вот хромаю, да и другие тоже не раз падали, так что у нас это почти норма». «Ничего себе норма, — подумала я, — так можно и насмерть разбиться». Но всё мало-помалу утряслось, и мы вспоминали о случае на дороге всё реже и реже.

После обеда тихо сходили на местное кладбище и на следующий день решили отправляться обратно в Москву. Мне нужно было готовить очередное заседание литературного клуба, да и у девчонок были какие-то дела. День прошёл спокойно, как обычно и проходят дни в деревнях.

 

 

Но больше всего из случившегося за эти сутки меня потрясли потоки талой воды, сбегающие с крутого холма: хотелось схватить перо, бумагу и моментально записать: «…ещё в полях белеет снег, а ... !!!» Но это уже было кем-то записано до меня, и всё равно жутко хотелось продолжить: «Весна идёт! Весна идёт... Мы молодой весны гонцы, она нас выслала вперёд!..» Когда я вернулась в Москву, под впечатлением увиденного всё-таки написала своё, как мне кажется, лучшее стихотворение о весне!

 

Всё на самом деле так и выглядело, и от этого воображение разыгралось ещё больше! Ручьи бежали во все концы, именно бежали, затевая на виражах мощные водовороты, и солнце светило ярко-ярко, так ярко, что приходилось щуриться, прикрыв глаза ладонью, а то и вовсе закрывать их. Всё вокруг прибывало в движении: птицы орали как сумасшедшие, почки на деревьях, распираемые изнутри липкой зеленью, того и гляди, готовы были перелопаться раньше времени от нетерпения, всё ликовало. Но всё-таки, кое-где ещё лежал снег — зима, будто усталая нищенка, теперь ночами залатывала свои прожжённые солнцем снега, прячась днём по углам от яркого света. И не обязательно было быть жутко талантливым, чтобы описывать всю эту свалившуюся на мир музыку — не было теперь на земле никого талантливей природы!

 

После обеда я обратила внимание на то, как дед Серёга очень аккуратно собрал всё недоеденное в пригоршню и бережно куда-то припрятал. Это вовсе не было похоже на стариковскую скупость, и поэтому я вежливо поинтересовалась:

— У вас и поросёнок есть?

— Нет, грачи прилетели, а снег ещё глубокий, весна-то в этом годе задержалась. Они, глупые, не понимают что пропадут, и летят, и летят — торопятся домой, вот я и подкармливаю их уже который год подряд, они-то уже знают меня, да-а-а — привыкли, не боятся совсем… — Он немного помолчал, сокрушённо качая головой о чём-то своём. — Как же они без меня-то — пропадут ведь...

Я больше не смогла проронить ни единого слова: как всё просто — «Грачи прилетели, и дед Серёга за них в ответе!.. Кормилец грачей Всея Руси!!!»

 

 

…По дороге в Москву я мысленно прорабатывала программу предстоящего литературного вечера, но из головы всё не выходило: «Они же не понимают, глупые, что снег ещё лежит...» Как же они без деда-то?…….