Исаев Игорь (г. Псков, Россия)

Сухое дерево

Мало ли что у Гофмана…

           ОТ АВТОРА

Когда Новый год для тебя перестает быть праздником, ты становишься взрослым.

Наступает время признаний и разлук, ненависти и ожидания, время несбывшихся надежд, тринадцатой зарплаты и т.д.

Учителя мечутся в поисках хоть каких-то денег, деньги же мечутся по стране, пребывая неизвестно в чьих руках (потому что их нет ни у кого).

Дети же предоставлены сами себе и становятся взрослыми раньше времени.

1.

Когда г-н Дроссельмейер открывал свою "Школу хороших манер", господа в России еще только-только нарождались. Соответственные у них были и дети.

- Schreklich,- говаривал г-н Дроссельмейер, морща тонкие губы и изгибая худую фигуру в районе ребер так же, как елка свою верхушку.

- Вы это свое "W lesu rodilas' jolotschka" бросьте. Ну что это: "Metel' ej pela pesjenku",- говорил он голосом, лишенным каких бы то ни было интонаций и похожим на шелест ветвей пять дней как умершей елки. Дети были неусидчивые и непоседливые, методам воспитания, которые применял г-н Дроссельмейер, поддавались плохо. Но дело, пусть и медленно, но продвигалось.

- "Moroz sneschkom ukutyval". Что за фамильярность такая? - спрашивал г-н Дроссельмейер в пустоту и сам себе отвечал, - Полное отсутствие хороших манер. Schreklich. Да и нет на свете ни вашего Деда Мороза, ни нашего Санта-Клауса.

Так было в первые годы. Школа гремела от перекатов детских голосов, не уставала разбирать разнообразные ЧП и вставлять стекла в окна. Но с каждым годом в ней становилось всё тише и тише…

2.

- Что тебе купить, Ирочка, на Новый год? - ласково спрашивала мама у своей дочки, стоя у витрины игрушечного отдела. - Хочешь Барби?

- Нет, - отвечала дочка.

- А книгу? - пела мама уже у книжного отдела.

- Нет, - рассеянно роняла Ира, думая о чем-то своем.

- Что же тебе подарить, - задумывалась мама. Дочке ее было восемь лет, и все, что дарят девочкам ее возраста, они перебрали: и кукол, и книжки, и одежду. Думая, что Ирочка капризничает, мама стала говорить с нею сладким, заискивающим голоском так, как говорят с младенцами сердобольные прохожие. "Ути-пути"…

- Мне ничего не надо, мамочка, - пристально глядя блестящими карими зрачками, сказала Ира. (Зрачки у нее были редкой миндалевидной формы). В голосе ее, детском по тембру, слышались взрослые интонации…

Г-н Дроссельмейер шел по идеально чистому и тихому коридору своей школы. Предстояла елка. Эту традицию ему не удалось изжить до конца. Но зато вся та несерьезность, которая раньше сопутствовала этому мероприятию, была уничтожена г-ном Дроссельмейером с наивозможной тщательностью.

Дети строились парами и чинно - "как взрослые" - ходили вокруг елки, ведя между собой "взрослые" разговоры. В зале сидели важные, строгие родители и любовались своими детьми.

Так представлялось это г-ну Дроссельмейеру. Так требовалось по правилам хорошего тона, и так и происходило все время существования школы хороших манер.

Поначалу пары нарушались, разговоры получались слишком громкими, а взрослые слишком часто и широко улыбались друг другу и своим детям. Слишком веселую и не формальную атмосферу в зале изжили, поставив шталмейстеров и выведя улыбчивых сначала в коридор, а потом из школы; разговоры поутихли сами собой, а пары путем жестких семичасовых тренировок приобрели нужный лоск и стройность.

Поэтому в предстоящем мероприятии г-н Дроссельмейер ощущал лишь досадную мелочь, помеху, не имеющую под собой достаточного основания для беспокойства…

3.

Маша, затаив дыхание, смотрела на елку. В зале было темно, а елка сияла и переливалась. Ее иголки отражали свет, падавший на ветки от одинокого фонаря, стоявшего на улице возле окон.

Таинственные блики пробегали по иголкам, прятались в глубине игрушек и выпрыгивали на гирлянды. Далеко вверху, под самым потолком, сияла отраженным светом фонаря стеклянная звезда.

В зале было тихо, только в соседней комнате у сторожа приглушенно тикали часы. Их тиканье то приближалось, то отдалялось. А потом Маше показалось, что где-то звучит музыка… Сначала тихо, едва-едва, а потом громче и громче…

И вот музыка в зале. Побежали по стенам яркие цветные сполохи - фиолетовые, зеленые, красные. Закружились под потолком солнечные зайчики. Музыка, теплая и веселая, музыка, нежная и ласковая, как летнее солнце, журчащая, как задорные весенние ручейки, и временами грустная, как сказки осенних листьев, эта музыка подхватила Машу и понесла вокруг елки: "Раз, два, три; раз, два, три…"

Что-то вроде вальса или танца журавлей. Маша кружилась вокруг елки. Лицо ее, напряженное и настороженное сперва, теперь расслабилось, уголки крепко сжатых губ приподнимались вверх и несмелая улыбка пробегала порой между кокетливыми ямочками, заплясавшими на щеках… Музыка оборвалась неожиданно. В коридоре послышались шаги, зажегся свет.

- Кто тут шумит? - вошел сторож. Осмотрелся. - Никого. Мыши, мыши, - вздохнул он. Покряхтывая, осмотрел розетки, все ли обесточены, что-то еще пробурчал себе под нос, погасил свет и вышел.

Маша выбралась из-под широкой еловой лапы и прислушалась. Было тихо и темно. Молчали часы в комнате у сторожа. Фонарь за окном как- то потускнел, елка стояла темная и грустная, и где-то под потолком пропала стеклянная звезда. Только в дальнем и самом глухом углу, казалось Маше, светился маленький, закатившийся туда ненароком огонек…

 

4

"Мороз и солнце. День чудесный…" Яркий солнечный свет лился в зал сквозь окна. В коридоре толпились дети и их родители. В зал никто не входил.

Вадик не шевелился. Вокруг него хлопотала мама, поминутно поправляя то воротничок, то рукав матросского костюмчика. Вадик с ужасом смотрел на приближавшегося к нему г-на Дроссельмейера. Сухая фигура директора еще только возникла в конце коридора, а дети уже схватились за руки и встали попарно. Разговоры, и без того тихие, смолкли окончательно. Мама быстро чмокнула Вадика в щеку и отошла к стене. Дроссельмейер любезно пригласил всех в зал. Дети - изящной походкой - пошли. Вадик вел Машу за руку, старательно переступая короткими толстыми ножками. На директора он не смотрел.

Впереди была елка, да такая красивая. "Как джипик",- подумал Вадик. В журнале "Клаксон" у папы он видел новую модель этой машины, - такую же сверкающую, красивую, с прекрасным, обтекаемой формы корпусом…

Вадик замечтался и едва не нарушил шаг. Представил себе, как нахмурился директор, и зябко поежился.

Маша обращалась к Вадику с заученной приятной улыбкой. Рука ее чуть дрожала: в зале было холодновато. Ничего здесь не осталось от ночной музыки. Белый, выспренний свет заливал все вокруг, не оставляя не выяснен- ной ни одной детали, освещая все углы и закоулки.

И мир суть квадратный параллелепипед окружающего пространства, в котором до всего можно дотянуться либо руками, либо взглядом, либо мыслью и точным расчетом, и нет в нем места ни загадкам, ни тайнам, ни вымыслу…

Бал проходил по четким, раз и навсегда выученным правилам. Г-н Дроссельмейер благосклонно взирал на своих воспитанников, на их изящные движения и стройные фигурки, на их неуклюжих родителей. Нечто вроде улыбки рождалось в глубине его светло-зеленых зрачков. Родилось и тут же умерло.

5.

В зал ворвался растрепанный и взъерошенный сторож. "Пожар!"- закричал он и тут же умолк, натолкнувшись на недоуменный взгляд г-на Дроссельмейера. Умолк и вышел из зала.

Директор встал. Пары остановились. Сторож вошел снова, но был уже приглажен и причесан. Подошел к г-ну Дроссельмейеру и произнес с легким прононсом:

- Горим, вашество.

Г-н Дроссельмейер плавно взмахнул рукой. Дети попарно, не нарушая строй, двинулись к выходу. Все так же вежливо беседуя, все так же изящно ступая. Как хорошо воспитанные взрослые люди. Как хорошо сработанные фарфоровые куклы…

Со стороны здание школы выглядело праздничным и чем-то напоминало елку: такое же зеленое сверху и коричневое у земли, такие же огоньки пробегали по гирляндам окон, такая же стеклянная… Такой же стеклянный шар сиял отраженным светом солнца под потолком, под небом.

Дети чинно, парами двигались к колодцу и от колодца, нося ведра с водой, и даже, казалось, продолжали солидную и неторопливую беседу, начатую ими у елки. Но содержание ее пропадало в треске горящих стен и гомоне суетившихся взрослых.

Г-н Дроссельмейер вышел из здания последним. Его рыжие усики потемнели от копоти, а рукав темно-зеленого сюртука надорвался на локте правой руки. В походке г-на Дроссельмейера на момент проявилось что-то неуклюжее, живое, обыкновенное. Он устало сел на бревно - остаток спиленного летом тополя – и обвел взглядом присутствующих.

Дети вели себя как следует, соблюдая этикет даже в этих, форс-мажорных в общем-то, обстоятельствах. Взрослые… Но за поведение взрослых ни г-н Дроссельмейер, ни его школа хороших манер ответственности не несли. Здание школы горело непочтительно весело. Стены пускали в небо фейерверки искр, шаловливо лопались стекла в окнах, кое-где начинала проседать кровля. Огонь завораживал, привлекал детей к себе. Они подходили ближе, ближе…

Кусок черепицы врезался в землю рядом с ногой Маши. Она не обратила на это внимание. Сноп искр прожег большую дыру в подоле Ириного платья, а пролетавший уголек чудом разминулся с Вадиковой щекой. Они видели только пламя, ликующее, нарядное пламя. Они шли к нему. Родители ничего не могли сделать. Они беспомощно и завороженно наблюдали за тем, как их дети медленно, шаг за шагом, приближались к огню…

С треском рухнула крыша, обдав людей жаром и гарью. Послышался вскрик, мамы и папы вздрогнули и очнулись.

Догорали развалины школы, метались по двору огненные жуки, боязливо жались друг к другу их чумазые и перепуганные дети. Родители кинулись к ним…

POST FACTUM

Школы хороших манер больше не существует. Маша, Вадик, Ира и другие воспитанники поступили в обычную школу, где очень быстро избавились от большей части хороших манер. (Иногда по ночам Маше снится темная елка и мерещатся огни по углам, а Иру время от времени одолевают приступы серьезности, но если верить школьному фельдшеру, с возрастом это пройдет…)

А директор исчез. Сколько ни искали, его не могли найти. Некоторые фантазеры, правда, говорили, что сухое елочное дерево, придавленное обгоревшим обрубком тополя, и есть г-н Дроссельмейер. Только сильно изменившийся от горя. Но мы-то с вами – взрослые люди и давно не верим во всякие сказки…