Чтобы помнили...
Евдокия Ростопчина
В конце декабря 1831 года в Москве семнадцатилетний Михаил Лермонтов написал стихотворение
ДОДО
Умеешь ты сердца тревожить,
Толпу очей остановить,
Улыбкой гордой уничтожить,
Улыбкой нежной оживить;
Умеешь ты польстить случайно
С холодной важностью лица
И умника унизить тайно,
Взяв пылко сторону глупца!
Как в Талисмане стих небрежный,
Как над пучиною мятежной
Свободный парус челнока,
Ты беззаботна и легка.
Тебя не понял север хладный;
В наш круг ты брошена судьбой,
Как божество страны чужой,
Как в день печали миг отрадный!
Оно было посвящено той, которая «его два раза видела на детских балах», где «прыгала и скакала, как настоящая девочка», которою и была на самом деле. В то время как он, будучи почти ее лет «даже несколько моложе, занимался тем, что старался вскружить голову» очень кокетливой одной ее кузине, «представлял из себя Лара и Манфреда», «привык быть таким… В то время я была в полном восторге от Шиллера, Жуковского, Байрона, Пушкина; я сама пробовала заняться поэзией и написала оду на Шарлотту Корде, и была настолько разумна, что впоследствии ее сожгла. Он (Лермонтов) тогда был в благородном пансионе». Так писала она 27 августа — 10 сентября 1858 года в своем письме к Александру Дюма. Это письмо стало одним из последних писем в ее жизни. К нему была приложена коротенькая записка, как и письмо, написанная по-французски: «Когда вы получите мое письмо, я буду мертва или очень близка к смерти». Дюма прочел это послание, путешествуя по Кавказу, в конце декабря. Автор же, мужественно переносившая мучительные страдания от ракового заболевания, скончалась 3 декабря 1858 года.
Она сама однажды в детстве назвала себя Додо. Так звали ее домочадцы, любящие люди. На самом же деле девочку, родившуюся в Москве 23 декабря 1811 года (4 января 1812 года) в семье Петра Васильевича и Дарьи Ивановны Сушковых, нарекли Евдокией. Она принадлежала к высшему светскому обществу. По материнской линии ее род был известен со времен Ивана Грозного. Фамилия ее матери нам, выросшим в советское время, известна больше по Библиотеке им. Ленина в Москве, которая размещалась в «доме Пашковых». Да, именно бабушке и деду Додо Сушковой, помимо других домов в Москве, принадлежал этот дворец. Это в семье Пашковых росла она, потерявшая мать в шестилетнем возрасте. Отца, занятого на службе в министерстве финансов в Петербурге, она видела очень редко.
Девочку любили и баловали, не жалели денег на гувернанток, от которых зачастую толку бывало мало, и которых потому меняли часто. Похожими стали судьбы маленьких Додо Сушковой и Мишеля Лермонтова, встречавшихся на детских праздниках.
"Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны" - писал ей Лермонтов в апреле 1841 года. Но Миша был мальчиком, героем и образцом которого сделался Дон Жуан, «он стал бить на таинственность, на мрачное и на колкости». А она — одной из тех девочек, которые, по ее словам, «выучивали наизусть Расина, Жуковского, Мильвуа и Батюшкова», из поколения мечтательниц, давшего «восхитительную Татьяну Пушкина, милый благородный, прелестный тип девушки тогдашнего времени... Книги заменяли ей воспитателей, она окружила себя гениями и мыслителями всех веков и народов… и все, что только могло возвысить душу, развить воображение, тронуть сердце созревающей затворницы… Конечно, от этого переселения в мир идеальный и письменный она удалилась понятиями и чувствами от действительности, предавалась мечтательности и восторженности, но это самое придавало особенную прелесть ее словам, ее обращению; она говорила, как другие пишут, и в ней не было ничего пустого и пошлого, чем портятся девушки, слишком рано посвященные в светскую жизнь и ее развлечения». (Е. П. Ростопчина, «Счастливая женщина») Именно под влиянием произведений любимых поэтов Байрона, Шиллера, Жуковского и Пушкина юная Евдокия Сушкова начала писать стихи. Писала много и тайно, скрывая их от родственников, считавших такое заниятие недостойным девицы благородного светского общества. Пушкин… Его Ростопчина «боготворила — всегда». Впервые увидела своего литературного кумира в 1827 году на весеннем народном гуляньи. Их следующая встреча случилась через год на балу у московского генерал-губернатора — в ее первый выход в свет. Пушкина так заинтересовала юная собеседница, что он провел в ее обществе большую часть вечера. Это не удивительно. Ведь, как писал брат Евдокии Ростопчиной С. П. Сушков, «она никогда не поражала своею красотою, но была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своею наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью при обширной начитанности на пяти языках… замечательным даром блестящего разговора и простосердечной прямотой характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным». Об этих двух знаменательных для нее событиях Ростопчина напишет в стихотворении «Две встречи».
Позже Пушкин не раз посещал ее салон. В последний раз Александр Сергеевич был у Ростопчиных за день до дуэли. Он находился в ужасном состоянии. За обедом Пушкин несколько раз выходил из-за стола мочить себе голову - так сильно «она у него горела». Конечно, Евдокия Петровна знала и суть этих душевных терзаний, и роль, которую сыграл тут «большой свет». А дальше случилось то, что случилось… Выстрел на Черной речке для Ростопчиной, как и для многих, стал трагедией, которая унесла какую-то важную часть собственной жизни. В своем большом стихотворении, посвященном памяти поэта, она писала, чем он был для нее: «…смесь жизни, правды, силы, света!»
А спустя год после гибели Пушкина Ростопчиной передали плотный пакет от Василия Андреевича Жуковского, сопровожденный следующей запиской: «Посылаю Вам, графиня, на память книгу... Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов... Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения». В ответ она написала, передав Жуковскому свои стихи:
И мне, и мне
сей дар! — мне, слабой, недостойной,
Мой сердца духовник пришел его
вручить,
Мне песнью робкою, неопытной,
нестройной
Стих чудный Пушкина велел он
заменить…
А между тем «нестройные» рифмы Ростопчиной уже принесли ей прочную славу. Жуковский знал цену своему подарку и не вручил бы его без достаточных оснований. Его решение, наверняка, поддержали бы те, кто заучивал наизусть стихи поэтессы, переписывали их на листочках бумаги и передавали из рук в руки. И долгое время настоящее имя автора не было известно.
Да, она была очень обаятельной, умела увлекать собой. В нее безответно был влюблен Николай Огарев, с ней дружил Михаил Лермонтов. Это им первым она прочла свое стихотворение, посвященное декабристам, «К страдальцам — изгнанникам».
Через несколько лет, вспоминая покидающего в 1841 году ее дом Лермонтова, Ростопчина писала: "Я одна из последних пожала ему руку". Во время встречи Мишель признался Додо, что его мучают тяжелые предчувствия. У Ростопчиной сжалось сердце, но она не подала вида и даже пыталась подтрунивать над мнительностью друга. Стараясь отвлечь его, она протянула ему альбом - несколько строк на память... Потом под впечатлением этой встречи Додо написала стихотворение, где одна строчка звучит как заклинание: "Он вернется невредим..." Но нет! Попрощались на вечную разлуку...
В 1830 году князь Петр Андреевич Вяземский, оказавшийся в гостях у Пашковых, познакомился со стихами молодого автора, «списал их и без ее согласия напечатал в петербургском альманахе «Северные цветы» на 1831 г. за подписью Д……а» (С. П. Сушков) Стихотворение «Талисман» стало первым печатным произведением Евдокии Сушковой. Ей было восемнадцать. В этом стихотворении переплетены в «узел бытия» сердечные переживания, ставшие загадкой для многих в свете на долгие годы. И «не отгадать вам тайны роковой»…
Той же неожиданной загадкой стало и внезапное замужество Евдокии Сушковой в 1833 году. «Свадьба эта сладилась совершенно неожиданно для всех нас и грустно удивила меня, — писала ее двоюродная сестра Е.А Сушкова (Хвостова). — Кузина, за неделю до решения своей судьбы, писала мне и с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому… Грустно мне было ехать в Москву… Но как выразить мое изумление, я не верила глазам и ушам своим, когда меня встретила кузина, не бледная, не исхудалая, не грустная, но цветущая, счастливая».
Весть о том, что Додо Сушкова выходит за графа Андрея Ростопчина, сына отличившегося в 1812 году градоначальника, удивила всю Москву. Никаких привязанностей между молодыми людьми не замечали. К тому же все знали, что совсем недавно молодой граф собирался жениться на другой девушке, но свадьбе воспротивилась его мать, Екатерина Петровна.
Графиня Ростопчина, будущая свекровь Додо, всем хорошо известна по знаменитому портрету Ореста Кипренского: его гениальная кисть очень четко направляет внимание зрителей на внутреннее состояние модели. В глазах Ростопчиной, словно завороженной некой сверхъестественной силой, прочитывается глубокий душевный надлом. Она как будто смотрит в бездну, ужасается и все-таки тянется к ней.
Кипренский обнажил трагедию знаменитого и несчастного семейства. Графиня-мать тайно перешла в католичество. Когда все открылось, ее муж, бывший градоначальник, тяжело переживал беду, несомненно, приблизившую его кончину. Дом Ростопчиных, по воспоминаниям современников, производил гнетущее впечатление: всюду, как летучие мыши, шныряли ксендзы в черных сутанах. Они буквально свили здесь себе гнездо. Под влиянием хозяйки дома, теперь уже рьяной католички, оказались и некоторые домочадцы. Андрей же Ростопчин хоть и старался держаться вдали от фанатичной матушки, имел также немало странностей. Он напоминал окружающим своего отца, которого императрица Екатерина II называла «бешеным Федькой».
Говорили, что мать-графиня, возможно, исходя из каких-то собственных соображений, старалась расстроить и этот брак сына. Перед свадьбой она посвятила мадемуазель Сушкову в подробности его безалаберной жизни и советовала ей отказаться от этого союза. Характеристика, пожалуй, была односторонней."Несмотря на преждевременную плешь, мой отец умел нравиться, когда желал. - Писала в 1904 году их дочь Л. А. Ростопчина. - Он имел важную осанку, прекрасный рост, блестящий и игривый ум... Накануне свадьбы дед мой, к своему удивлению, узнал по бумагам, врученным моим отцом, что жениху не 30 лет, как все думали, судя по наружности, а всего только 19. Дед был поражен. Моя мать была еще более удивлена, оказавшись на два года старше своего жениха". Андрей Федорович обладал веселым характером, злости за ним не замечали, но вспыльчивости и сумасбродства ему было не занимать. Собственно, для Додо ничто из этого не являлось открытием. На ее глазах жених изломал в крошево колоссальной стоимости серьги, предназначавшиеся им в подарок невесте. Причиной оказалось то, что, по мнению графа Андрея, они не произвели на нее должного впечатления. И это лишь частность из целой цепочки настораживающих, казалось бы, фактов.
Совершенно ясно, что молодой девушке, выросшей в патриархальной православной, благочестивой обстановке, предстояло встретиться с совершенно чуждым миром. Можно лишь предположить, что предстоящая свадьба была попыткой поставить крест на прошлом и увлечь себя другой жизнью, превратившись в графиню Ростопчину — богатую, знатную, окруженную поклонением.
Свадьба состоялась 28 мая 1833 года. И ее муза будто онемела — ни слова о событии, столь значимом в жизни женщины. И лишь многим позднее Ростопчина обмолвится о той весне, «весне без соловья, весне без вдохновенья». Устами своей героини она скажет грустную правду: «Она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердой, благородной самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности — уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу».
Семейная жизнь Ростопчиной, по признанию Евдокии Петровны, была «лишена первого счастья — домашней теплоты». Она пыталась свыкнуться с душевным одиночеством и сознательно уходила от привязанностей, которые могли бы украсить ее жизнь. Много прекрасных строк выплеснулось на бумагу от избытка неутолимой тоски. "Боюсь, боюсь!.. Я не привыкла к счастью! Всегда за радостью встречала горе я…" И все-таки слишком велико было искушение почувствовать себя влюбленной и любимой. Долгий и мучительный под конец роман связывал Ростопчину с Андреем Карамзиным, младшим сыном известного историографа, добрым знакомым Пушкина и приятелем Лермонтова. Этот роман обсуждался в свете, но Ростопчина была безоглядной в своем чувстве, хотя и понимала, что у него нет будущего. От этой связи она родила двоих дочерей, которые воспитывались в Женеве и носили фамилию Андреевы. Дальнейшее подтвердило справедливость предвидения Ростопчиной «всегда за радостью встречала горе я».
Охлаждение Карамзина, а вслед за тем известие о его предстоящей женитьбе на красавице Авроре Демидовой Ростопчина восприняла с мужеством и великодушием искренне любящей женщины.
Прости, прости!.. Одной мольбою.
Одним желаньем о тебе
Я буду докучать судьбе:
Чтобы избранная тобою
Любить умела бы, как я...
Трагическая гибель Карамзина, который добровольцем ушел на Крымскую войну, потрясла Ростопчину…
Страшная болезнь «съедала» ее. Но судьба подарила ей перед смертью радость от встречи с Александром Дюма. Много позже в «Русской старине» за 1882 год были опубликованы строки Дюма о Ростопчиной, «об уме этого милого, остроумного и поэтического друга одного дня, воспоминание о котором я сохраню во всю жизнь». При той встрече она покорила его своим обаянием, неукротимой жизненной силой и оптимизмом.
