Альма. Встреча у костра.
Первый поисковый отряд первой новой школы в строящемся городке приготовился к туристическому походу. Подготовка пролетела радостной суетой, отзвучала романтическими словами: ночёвка, костровые, палаточники. Приблизился день похода – долгожданный праздник общения в новых условиях.
Шли по булыжной дороге, вымощенной пленными румынскими солдатами в первые послевоенные годы. Вела она к долине, в сторону Чёрного моря, где до войны было село Узун – Аяк, оно же Широкое. Во время коллективизации там создали МТС (машинотракторную станцию), в 1942 году – военный госпиталь, а после войны осталось только кладбище, оно-то и было конечной целью похода. Нужно было облагородить место, отдать дань уважения погибшим, поправить могилы, убрать бурьян.
Зелёная долина, с многочисленными ложбинками, встретила путешественников влажной тишиной, но она покорно отлетела вглубь, уступив место хлопотливому шуму. Дети устраивались на ночлег: быстро ставили палатки, особенно старались костровые, понимая значение костра в ночи.
После ужина включили магнитофон. Музыкальное оформление похода поручили Юре. Кому же ещё? Кассеты, батарейки, музыкальные записи – его стихия. Огромные, голубые глаза смотрели на мир сквозь длинные девчоночьи ресницы мечтательно-спокойно, ожидая от него добрых песен и новых мелодий. И какое ему дело до ласковых взглядов одноклассниц, до клички «Печорин»… К чернобровому, белокурому мальчишке с нежными юношескими усиками сразу прилипла эта «почётная» кличка…
Звучала отрядная песня «Альбатрос», припев которой тут же подхватывали почти все:
А пока над нами реет альбатрос,
Уплывают за волнами облака.
Жди нас, море: альбатросовец – матрос.
Нам шестнадцать, нам шестнадцать лет пока.
Зазвучала ритмичная музыка, образовался круг танцующих. Танцевали весело и вдохновенно, а глаза Юры находили в кругу Иру. Казалось, это музыка угадывала движения девушки и сопровождала их пластику чарующими аккордами. Трудно было не смотреть на это неугомонное, сияющее чудо. Волосы рассыпались по плечам ковыльными ручейками, блики костра искорками запутались в них, подпрыгивающая чёлка стремилась дотянуться к озорным глазам девчонки. Юрин взгляд, будто невзначай, скользил в сторону танцующих, но так и оставался там, наполняясь удивлением, восхищением, восторгом…
Дрова уютно потрескивали, лоскутки пламени огненными чайками срывались с костра, но мгновенно таяли в чёрной вышине.
Вдруг в освещённый круг вдавилось из тьмы бородатое лицо, собачья голова, жилистые руки, обнимавшие и прижимавшие к груди собаку.
У костра стало тихо, даже пламя удивлённо мигнуло: лапы собаки страшно розовели голой кожей из-под рук бородача.
– Не помешаю? – спросил глуховатый голос. – Одни мы здесь с Альмой, пара пенсионеров. Примите к огоньку?
Молодёжь поспешно потеснилась, не решаясь спросить и не погасив изумления и жалости.
– Вы пастух? – голос Иры выразил душевное состояние всех.
– Был, теперь отдыхаем.
–И Альма пасла?
– И Альма.
Видно, пастух не раз коротал ночи у костра с молодёжью, поинтересовался: кто, откуда, для чего. Затем сел у костра, бережно опустил собаку на землю. Она поднялась и легла снова, как ей было удобнее. Каждое движение животного отражалось в ребячьих глазах. Увидев протянутую ладонь с печёной картошкой, гость сказал:
– Не будет она, сыта, – и, обратившись к Альме, добавил: Бери. Будешь?
Альма осторожно приблизила нос к ладони, легко пригубила парок, лизнула картошку, но есть не стала.
– Что с ней было?
Старик тяжело вздохнул:
– Альма – спасительница моя, и не только моя. Сам я назначил ей пенсию, и кормить буду до последней минуты.
Не ожидая вопросов, бородач повёл рассказ. Голос его, простуженный резкими крымскими ветрами, похож был на плеск крепкой волны о камень: «Редкого ума собака, надёжный помощник, ей бы памятник поставить… Я мог на неё одну отару оставлять. Тут в сторону моря круча есть. Однажды, если бы не Альма, вся отара погибла бы. Вы же знаете, какие тут ветра бывают: землю рвёт из-под ног, глаза забивает, рот. Вот отара и пошла за ветром. Что я только ни делал! Альма мечется, лает. Уже у самой кручи как прыгнет на морду вожака-барана – тот попятился на мгновение, а она в сторону прыгнула и пошла. Баран – за ней… Постепенно всё стадо повернула. А это – он бережно провёл пальцем по розовой коже. Это её последняя вахта. Вышка у нас тут стояла, нефтяная. Рассказчик махнул в сторону, как бы уточняя, где стояла нефтяная вышка. Так вот, продолжал он, геологи уехали. Как уехали – не видел, но память оставили долгую. Какая-то кислота у них осталась, а вывезти её, видно, не в чем было… Так один дуралей возьми и выверни её на землю. Всегда я там поил отару: после дождей в ложбинках воды хватало. В тот день тоже решил поближе напоить. Смотрю, Альма заскочила в воду, заскулила – и назад, а бараны уже полезли пить. Верите, как человек она бросилась отгонять их: прыгает, хватает, швыряет…
Около десятка баранов искупалось там, остальных отогнали. С того времени Альма с такими лапами… Земля сырая была, да дожди прошли – кислота и просочилась в ту ложбинку… А Альму я и врачам показывал, не только ветеринару. Вылечили, но шерсть так и не выросла, поэтому чулочки ей моя хозяйка сделала, байковые и тёплые».
– А вы – на кладбище военное? Смотрю, цветы у вас – хорошо. Надо привести могилы в порядок.
На дороге затарахтел мотоцикл, затем напротив костра смолк.
– Дядька Анатолий, ты там? – прокричал голос из темноты.
–Ага, иду, – ответил гость. – Пошли, Альма.
Тьма за костром казалась плотной, мужчина с Альмой на руках словно втиснулся в неё и стал невидимым. Мотоцикл рыкнул и затарахтел по дороге в село Широкое. Но Альма незримо осталась у костра. О ней говорили, вспоминали случаи удивительной преданности собак.
Утром быстро расчистили кладбище, убрали бурьян, поправили могилы, возложили цветы и готовились к продолжению похода. А член редколлегии отрядной стенгазеты, художник Эдик, заполнив маршрутную карту, рисовал Альму, рисовал простым карандашом, но портрет получился красивым и выразительным.
