ЧМОК!
Виталик был бандитом на пенсии.
В конце восьмидесятых, когда в Советском Союзе разбушевалась перестройка, Виталику было под пятьдесят, работал он сварщиком (спасибо зоне) в автосервисе, проживал в коммунальной квартире, оставшейся ему в наследство после смерти матери (отца он не знал), и считал, что с лихими делами завязал навсегда. Ходки у него было две – обе за кражи со взломом, авторитетным вором он не был и не стремился, «шестеркой» тоже не числился, был середнячком – всю свою жизнь, начиная со школы. То, что стал вором, считал чем-то вроде игры природы – стал и стал, так вышло, что об этом болтать. Хотя, если вспомнить, то в воры он пошел за компанию: позвали – он и пошел, так вышло, и в первый, и во второй раз. И оба раза попался. Тоже, значит, игра природы и случая. Позвали бы снова – он бы и в третий раз пошел, не посмел бы отказаться. А не вспоминали – ну и ладно.
Тут случилось событие, которое укрепило Виталика в мысли о том, что закончит он жизнь законопослушным гражданином: умерла бездетная тетка и оставила ему в наследство дачный домик в пригороде. Тетка работала в советской торговле и была женщиной не бедной, поэтому домик, хоть и не особняк, но построен был основательно, имел четырнадцать соток свободной земли и секретный бетонный бункер под большим деревянным сараем – то ли для хранения торгового дефицита, то ли на случай третьей мировой, то ли какой-то застройщик-шабашник рассчитался с деловой теткой за общий интерес натурой, отгрохав ей сорок подземных квадратов, потому как надземные строения имели в строгие советские времена предписанные лимиты.
Когда Виталик выправил все бумаги и вступил в права наследства, свою комнату в коммуналке он сдал за двадцать рублей в месяц студентам, а сам переехал жить на дачу. Домик стоял на краю поселка, возле леса, топился углем или дровами, соседи были только с одной стороны, и те старик со старухой, неподалеку протекал ручеек, на участке стоял капитальный колодец с ручным насосом, рос еще молодой, но подзапущенный сад, грунтовая дорога вела к поселковому магазину и к остановке автобуса, на котором Виталик стал ездить в город на работу, в свой автосервис.
Виталик был убежденным холостяком, женщин к себе, конечно, водил, когда получалось, но сажать кого-то на шею и плодить потомство не собирался. Тем более была одна мойщица – Люда, одинокая, без претензий баба лет сорока, с двумя замужними дочерьми, которая уже года два подживала у Виталика пару раз в месяц по выходным в его коммуналке – отдыхала от своего однокомнатного дурдома, заселенного тремя семьями. На дачу она стала приезжать чаще – почти каждую неделю, варила ему борщ, но о постоянном сожительстве не заикалась: понимала, что этими разговорами Виталика потеряет, а так хоть синица в руке.
В дачном домике было две комнаты, кухня, теплый туалет и самое главное – настоящая банька-сауна, без бассейна, но сделанная с умом: с хорошей парилкой и опрокидывающейся с потолка кадкой с холодной водой. Покойная тетка жила по советским меркам красиво. В доме, который был и с мебелью, и с холодильником, и с посудой, и с постельным бельем, Виталик менять ничего не стал, только вместо ручного насоса на колодце поставил электрический. В бетонном бункере был оборудован железный стеллаж, в него вела железная лестница, закрытая железным квадратным люком в полу сарая. Виталик решил, что из сарая он легко сделает гараж, когда накопит достаточно на жигуленка (зарабатывал он неплохо, как все в те времена в автосервисе), а как использовать бункер, кстати, на удивление сухой, придумать не смог. Разве что для хранения картошки, да сколько той картошки бобылю надо? Вот такая утопия на закате социалистического реализма.
В один прекрасный день о Виталике вспомнили. Было лето, стояла жара, воняло бензином и пылью. Он куда-то брел по двору автосервиса, может, на склад, может, в курилку, когда в ворота вкатил огромный и грозный «нисан патрол» - «боевая машина бандитов», как его тогда называли. Бандитизм вступал в эпоху Возрождения.
«Нисан» остановился посреди двора и прогудел низким гудком. От конторы к нему уже торопился директор автосервиса. Виталик остановился полюбоваться на автомобильное чудо. Директор подбежал к дверце водителя, стекло опустилось, начался какой-то разговор. Виталик подошел поближе, опустился на корточки, чтобы оценить достоинства клиренса. Директор оглянулся, нервно помахал рукой – «уходи». Виталик поднялся, пожал плечами и развернулся. Но тут директор его окликнул: «Эй, ты!» - имени сварщика он, конечно, не помнил. Виталик обернулся. Дверца водителя распахнулась, появилась нога в нарядной кроссовке, потом вторая, и на заплеванный асфальт двора сошла, как праздник, фигура в красном спортивном костюме с яркими буквами на груди. Это был его тезка, тоже Виталий, по кличке Ключ, с которым он в первую свою ходку «чалился» на харьковской зоне, а потом ходил на вторую кражу, за которую Виталика взяли, а Ключа – нет, потому что Виталик о сообщниках промолчал и значит как бы взял всю вину на себя. По воровским понятиям Ключ был его должник.
Ключ оказался бригадиром одной из бригад, контролировавших всю область. Бригадами тогда назывались банды. Уголовное прошлое было в цене. Виталика снова позвали – и он снова пошел.
В тот день, когда он встретил Ключа, они вместе поехали в «офис» - в ресторан в центре города, где в отдельном кабинете их обслуживали сначала директор, а потом две полураздетые официантки, с которыми из «офиса», после двух бутылок финской водки, они поехали париться в сауну. Там, за третьей бутылкой, Виталик вспомнил о своей баньке, Ключ вызвал «бойца» по кличке Мешок, потому что «после семисот граммов за руль не сажусь!», и они, загрузив ящик с бутылками и закуской, вместе с закутанными в простыни официантками покатили к Виталику на дачу. Там вспомнили, что банька не топлена, но фужеры для шампанского и стаканы для водки нашлись, поэтому решили остаться, дали Мешку в машину бутылку и догуляли «по правилам» - «до последнего патрона».
Утром Виталик показал Ключу бункер. И с этого дня он стал хозяином «хазы» – точки, о которой никто не должен знать. Ему немедленно установили телефон (мобильных тогда еще не было), и к нему стал наведываться Мешок – иногда что-то выгрузить или забрать из сарая, иногда привезти залетного гостя – пожить пару дней, не светясь в городе, встретиться и потолковать втихую с Ключом. Но главное – это был бункер. В бункере держали несговорчивых бизнесменов. Их, с мешками на голове, привозили тот же Мешок с подручным безымянным «быком», приковывали наручниками к железному стеллажу, иногда били. В обязанности Виталика входило раз в день выдавать пленникам кусок хлеба и пластиковую бутылку воды, перед тем, как спуститься в бункер, он натягивал на голову лыжную маску с прорезями для глаз: его лица не должны были видеть. Расположение дачи (полкилометра до объездной дороги) и бункера были идеальными. Соседи – старик со старухой – ничего не видели и не слышали.
Мойщица Люда из жизни Виталика исчезла – теперь по субботам или в любой другой день к нему в баньку приезжали девочки по вызову, они не варили борщ, но во всем остальном старались. На автосервис, который с того летнего дня контролировал Ключ, Виталий ездил раз в месяц – получить зарплату и расписаться в ведомости. Теперь он тоже ходил в спортивном костюме и пузатых кроссовках и ездил на подержанном, но мощном «сеате».
Так продолжалось девять с половиной лет. За это время через бункер прошло несколько десятков бизнесменов, трое из них остались в нем навсегда – один пожилой и двое средних лет. Виталик их хоронил – долбил цементный пол, который, к счастью, оказался халтурным – рыхлым и тонким, рыл ямы, выносил грунт, месил бетон и заливал дыры.
Сад давал неплохой урожай яблок, груш и слив: Виталик ухаживал за ним, потому что свободного времени было много и надо было куда-то его девать. Кроме ухода за садом и домом, он убивал время чтением дешевых детективных книжек, за которыми стал специально ездить на книжный рынок, где греб все подряд «на вес».
Ключ из бригадиров поднялся до «авторитета», поменял спортивный костюм на тройку с галстуком, но в силу какого-то своего морального кодекса считал необходимым время от времени заезжать к Виталику, обняться, выпить полстакана и укатить. Они были ровесниками. Дело шло к шестидесяти. В один из таких визитов Ключ заговорил о будущем, «о пенсии», как он выразился. «Уеду на пенсию туда», - мотнул он головой, и Виталик понял, что «туда» - это за границу. Виталик «там» никогда не был и не стремился, как не стремился вообще никогда ни к чему. И о пенсии он тоже раньше никогда не задумывался, тем более что сегодняшнюю свою деятельность как трудовую, за которую полагается от государства заслуженный покой, он и не воспринимал: живет и живет себе как получается. В тот день Ключ посидел подольше, даже дождался и выпил запаренного Виталиком чифира, а перед уходом положил на тумбочку в коридоре толстую пачку долларов.
Но в конце девяностых под знаменем священной борьбы с организованной преступностью на просторах страны начался очередной передел собственности, и Ключ никуда не уехал, потому что был «ключевой» фигурой, и через несколько дней после разговора о «пенсии» его «убрали» – расстреляли в упор из «узи» на светофоре, когда среди бела дня он ехал из офиса (уже настоящего, «с секретуткой») вроде как на обед.
В этот же день к Виталику прикатил на минивэне Мешок со своим «быком» и секретаршей Ключа, поставил в известность, пить не стал. Выгрузили в сарай кучу компьютеров из офиса и какие-то коробки с бумагами. «Бык» с секретаршей стали таскать коробки в бункер. Мешок спустился с ними, и Виталик услышал два пистолетных выстрела. Когда Мешок поднялся наверх, пряча пистолет за пояс, то выматерился, бросил на ходу «уберешь!» и укатил. Виталик после обеда перенес компьютеры и бумаги в бункер и завалил ими трупы, которые перед этим с трудом оттащил в угол. Захлопнул бункер и стал ждать. Стояла зима.
Несколько дней стояла полная тишина. Телефон не звонил, никто не появлялся. Похороны Ключа Виталик смотрел по телевизору, выпил за упокой стакан водки. Хотел вызвать девочек, но передумал. Пересчитал пачку долларов – оказалось двадцать пять тысяч. Спрятал деньги в тайник (в полу под холодильником), где у него уже хранилась примерно такая же пачка. Сидел дома, смотрел в окно, топил дровами котел, ни о чем не думал. Еще через неделю наступил день зарплаты на автосервисе. Виталик поехал не на машине – на тесной и разбитой маршрутке. Зашел в бухгалтерию, снял шапку, вежливо, как всегда, поздоровался, ему дали ведомость, он расписался, попросил бумагу и написал заявление об уходе. Деньги не взял – молча отодвинул стопку бумажек и мелочь и спросил, когда зайти за трудовой. Бухгалтерша так же молча сгребла деньги в ящик стола и сказала, что через неделю. Это была сделка: новые хозяева могли запросто трудовую книжку Виталика, человека Ключа, или потерять, или безнадежно испортить, а до пенсии оставалось чуть больше года. А теперь бухгалтерша позаботится. Виталик надел шапку и вышел.
В тот же день он поехал в город – проверить свою комнату в коммуналке: там полгода жили две студентки. Платили со скрипом, но Виталик до смерти Ключа о деньгах не беспокоился. Одна из студенток, как оказалось, съехала: нашла себе, по словам подружки, «папика». Эту звали Лина, она начала жаловаться, что денег нет, то-сё, в институте на каждом шагу взятки, предложила чая, попили, покурили в окно, потом Виталик дал денег и она сбегала за вином, попили вина, и как-то само собой Виталик оказался с Линой в постели. Лина была полненькой и симпатичной, из деревни, двадцати с чем-то лет. С этого дня она стала платить за комнату своим молодым жадным телом – два раза в месяц, как аванс и зарплата. Виталика это устраивало.
Виталик ждал еще месяц – не придет ли кто по его душу. Никто не пришел: из живых о бункере и его дружбе с Ключом знал только Мешок да залетные-мимолетные гости. Но с экрана телевизора трубили о конце криминальной эпохи и неминуемой расплате, и Виталик решил замести следы как можно чище. Он составил план – и первым делом продал «сеат», не дорого и не дешево, но зато быстро. Пачку долларов добавил в тайник к первым двум. Одновременно по его плану сгорел деревянный сарай над бункером. Он приготовил все для того, чтобы сделать вид, что тушит огонь, но пожарные не появились – никто их не вызвал, а у самого Виталика телефон не работал – отключили за неуплату, что тоже входило в план. В магазине, когда он покупал хлеб, посетовал продавщице Тане, что в сарае «коротнула» проводка. Потом пришла весна, земля на участке подсохла. Виталик расчистил пожарище, съездил в город и купил респиратор и «победитовое» сверло потолще, дрель у него была. Спустился в бункер и насверлил по всему полу, включая свежие бетонные заплаты, много частых отверстий, обошел только по периметру смердящую в углу кучу компьютеров и картонных коробок. «Болгаркой» срезал железную лестницу, рухнувшую с чугунным гулом. Выбрался из бункера по приставной, деревянной. Потом вырыл две канавы: первую – от ручья, вторую – от дома. Уложил в канавы трубы и пустил по ним от ручья – воду, а от дома – канализацию. Через день вода заполнила бункер, остановившись на глубине около метра от люка. Канавы Виталик зарыл, а трубу от ручья заложил камнями, чтобы входного отверстия не было видно: по его легенде, бункер затопили грунтовые воды. Старую выгребную яму, накрытую полусгнившим деревянным настилом, Виталик засыпал и посадил в рыхлую землю приготовленный саженец. К лету план был полностью выполнен. Теперь Виталик выглядел как среднестатистический пожилой и безденежный безработный, владелец неприметного домика в пригороде.
Прошло еще полгода. О бандитах стали забывать. С телеэкрана улыбались осмелевшие бизнесмены. Виталику стукнуло шестьдесят. Он пошел в собес и на удивление быстро и легко оформил себе приличную пенсию, благо цифры в зарплатных ведомостях, которые ему «рисовали» и в советские, и в бандитские годы, были «на уровне». Лина бросила институт, пошла на работу, там платили копейки, она бросила и работу и стала клянчить деньги. Виталик ее «послал», но она была девушкой цепкой, и как-то само собой в один прекрасный день оказалось, что она постоянно проживает в его дачном домике, во второй комнате. В магазине объявила, что Виталик – ее «папик», а продавщица Таня по простоте душевной решила, что «папик» – ласковое от «папа», так что «базары» в поселке и не пошли. Тем более что судачить стало и не о чем: Лина постепенно, под разными предлогами допускать Виталика в свою комнату и к своему телу перестала. Виталик хотел было возмутиться для видимости, а потом понял, что этому обстоятельству даже рад. Теперь он воспринимал Лину как приблудившуюся домашнюю кошку: пусть живет, лишь бы не рожала.
Потом Лина стала уходить, возвращалась поздно, у нее появились тряпки, свои деньги, даже мобильный телефон. Рядом, на объездной, еще с середины девяностых «работали» местные проститутки, и Виталик понял, что она прибилась к их стае. Но вопросов не задавал – каждый живет как получается.
Так прошло еще десять лет. Сад состарился. На бывшей выгребной яме вырос большой ветвистый абрикос. Лина похудела, оформилась, стала часто и много пить, а когда выпивала, затаскивала Виталика в кровать, заставляла его заниматься оральным сексом, потому как к другому он был уже не способен. Виталику стукнуло семьдесят. В день его рождения и началась наша настоящая история, а до этого была только присказка.
Он проснулся по обыкновению рано и после чашки чая и сигареты, как всегда, засел в туалете: пищеварительный тракт у него, несмотря на возраст, работал как биологические часы. На внутренней стороне двери в туалете висела сшитая еще покойной теткой тряпичная сумка для подтирочной бумаги. Виталик держал в этой сумке парочку книжек – из тех, которые когда-то «греб на вес» на книжном рынке. По обыкновению он сначала листал книжку, пытаясь вспомнить главных героев и фабулу, а потом вырывал несколько страниц, мял и использовал по назначению, поскольку бумага в книжках была мягкая, газетная. Рулон туалетной бумаги, которую повесила на стене Лина, он игнорировал. Потом спускал утренний результат в унитаз и смотрел, как бурная вода уносит бумагу и нечистоты в дыру, чтобы влиться потом по трубе в темное чрево бункера. Однажды, несколько лет назад, он поднял железный люк, чтобы заглянуть в бункер, и увидел то, что и ожидал увидеть: черную и тухлую воду с грязной пеной на поверхности – непроницаемую толщу над забытыми временами.
В этот раз, когда Виталик нажал на рычаг бачка, вода не ринулась ликующим водопадом, а зловеще заполнила унитаз до краев. «Забился», - решил Виталик и натянул штаны. Но вода с плавающими в ней бумагой и нечистотами постояла всего минуту, а потом унитаз, как вакуум, жадно всосал содержимое и громко сказал «чмок!».
Виталий не придал бы этой мелочи никакого значения, если бы такое не повторилось на следующее утро, и через день, и через два дня. После четвертого раза он решил, что надо, пожалуй, заглянуть в бункер. Когда приподнял крышку люка, пахнуло теплой сыростью и тошнотворной вонью. Он откинул крышку, с грохотом упавшую на бетон, и уставился на воду. Поверхность неторопливо бурлила. Волновалась. Ходила ходуном. Извивалась. Играла. Всплывали и лопались большие зеленые пузыри. Вода была уже не прежней – черной и гнилой, а темной черно-желто-коричневой жижей, отдельные участки которой вздрагивали, сокращались, вытягивались, двигались и вздувались. Виталик стоял, смотрел, и под его взглядом жижа как-то вдруг перестала бродить и будто бы замерла. Виталик почувствовал, что жижа тоже за ним наблюдает. «Живая», - понял Виталик. И в ответ на его понимание на поверхности жижи вдруг образовалась медленно вращающаяся воронка с поднятыми краями, которая покружила немного, а потом ее края вытянулись, как губы, резко сомкнулись и снова раздвинулись, как рот в поцелуе. «Чмок!» - сказала жижа.
Виталик не то чтобы испугался, но почувствовал какое-то беспокойство. Он подумал, что лучше будет закрыть люк, но в ответ на эту мысль жижа как-то заволновалась, беспокойно заерзала и встопорщилась. Из люка вырвалась волна смрадного горячего воздуха. «Ладно», - вслух произнес Виталик. Волнение на поверхности жижи улеглось. Он повернулся и пошел к дому. «Чмок!» - сказала ему в спину жижа.
Лина в этот день дома не ночевала и пришла только к полудню. Виталик ей рассказывать ничего не стал (они обычно не разговаривали), а когда она заметила, что люк открыт и кто-нибудь туда с пьяных глаз сверзнется, просто промолчал в ответ: не ее кошачье дело.
С того дня унитаз говорил «чмок!» каждое утро. Началась весна. Сад зацвел. Днем, если Лины не было дома, Виталик шел к открытому люку, стоял над ним, смотрел. Жижа не обращала на него внимания, жила сама по себе. Вскоре в ней образовались какие-то плотные желтоватые сгустки, похожие на пятна жира в холодном супе. Потом сгустки стали срастаться в желто-зеленые комки. Комки то тонули, то барахтались – вели себя как слепые котята, брошенные в воду на утопление. Однажды на поверхность жижи всплыл настоящий глаз, всплыл и замер, пристально уставившись сквозь горячий пар на Виталика. Тот не выдержал взгляда, отвернулся и подумал: «Скоро». Цвет у глаза был голубой.
Несколько дней Виталик не подходил к люку. Лина тоже сидела дома, пила. В ночь на Первое мая, День солидарности трудящихся, Виталик проснулся от того, что услышал незнакомые звуки. Привычными ночными звуками в доме были: потрескивание чердачных балок, мышиный шорох и топоток, негромкое завывание трубы, когда дул восточный ветер, храп пьяной Лины, стук капель по жести, когда начинался дождь. Виталик прислушался. За стеной от наслаждения стонала Лина. Он неподвижно лежал с открытыми глазами и слушал. Стоны прекратились. Виталик сел на кровати. Послышался знакомый Линин храп. Он встал, взял из-под кровати топор. Вышел в коридор, включил свет. У двери Лининой комнаты стоял серый человек. Он был голый, босой, лысый, улыбался беззубой черной улыбкой. Скользнул по Виталику горящими голубыми глазами и двинулся к выходу. При каждом шаге раздавалось негромкое «чмок», на полу оставались мокрые следы. Он молча прошел мимо, в нескольких сантиметрах, и Виталик почувствовал, что от человека пышет жаром, как от железной печки. Человек открыл дверь и вышел, не оборачиваясь. Дверь захлопнулась. Виталик вернулся в свою комнату, положил топор на место, под кровать, лег. Вспомнил, что не выключил в коридоре свет, но подниматься не стал, а закрыл глаза и заснул.
Утром он пошел в магазин, купил бутылку водки и дома выпил стакан. Зажевал черным хлебом. Сидел на кухне, курил. Проснулась Лина, прошла в туалет, не закрыла, как всегда, дверь. Виталик услышал шум бачка, а через минуту – громкое «чмок!». Налил себе еще водки, но понюхал и пить не стал. Зашла Лина, села за стол, странно посмотрела, забрала стакан с водкой, выпила, закурила. Потом погасила окурок в пепельнице, забрала бутылку и молча ушла к себе.
Человек стал приходить каждую ночь. Лина днем пила, а ночью стонала от наслаждения. Виталик оставлял на ночь свет в коридоре, дожидался, когда стукнет дверь, выходил, смотрел. Человек менялся. Кожа его постепенно становилась белее, на голове выросли желтые волосы. Потом настала ночь, когда на нем оказались черные тугие трусы, потом – коричневая рубашка, потом – брюки, и вот однажды он вышел из Лининой комнаты в темно-сером двубортном костюме и красном галстуке. В эту ночь он не ушел из дома, а прошел на кухню, выпил стакан воды из-под крана и вернулся в комнату. Виталик понял, что человек уже получился, хотя еще и не полностью остыл. Выглядел он как мужик лет сорока, среднего роста, с толстой мордой и солидным брюшком.
Утром, когда Виталик на кухне пил свой утренний чай и курил, ни с того ни с сего зазвонил мертвый уже много лет телефон. Человек вышел в коридор в трусах и рубашке, снял трубку, сказал «да». Послушал, сказал «нет» и положил трубку. Вернулся в комнату. Через несколько минут появился на кухне в брюках, в Лининых тапочках, поставил на плиту чайник, закурил тонкую Линину сигарету. Потом, ни слова не говоря, отодвинул холодильник, поднял секретную половицу и достал Виталикову заначку. Две толстые пачки рассовал по карманам, а тонкую положил обратно. Вернул холодильник на место и ушел в комнату. Виталик от такой наглости онемел, но понял, что в бутылку лучше не лезть. В кухне после ухода человека остался запах горячего металла.
Днем Лина уехала на маршрутке и через несколько часов вернулась на такси с ворохом разноцветных пластиковых пакетов – привезла много разной одежды, дорогую еду и выпивку. Несколько дней человек не выходил из дома, много разговаривал по телефону о каких-то согласованиях, разрешениях, квотах, произносил какие-то заоблачные цифры. Лина не пила, бегала в магазин, готовила, стирала, убирала дом, вызывала по телефону такси и ездила в город. Виталик понимал, что человек ждет чего-то еще.
И однажды утром он заметил, как человек, одетый в костюм и галстук, стоит перед зеркалом в коридоре и рассматривает свое отражение. Виталик сходил за очками и увидел, что на пиджаке у человека вырос орден. В регалиях Виталик не разбирался, но понимал, что пустяковину бункер выращивать бы не стал.
Скоро перед домом остановился большой черный джип «мицубиси поджеро», посигналил. Человек и Лина вышли из комнаты с сумками в четырех руках, обулись, пошли на выход. На полу коридора остались мокрые следы, но запаха горячего металла в воздухе уже не было. Из машины выбежал водитель – паренек в костюме, с белобрысой челкой, подхватил сумки, загрузил в багажник. Человек и Лина сели в джип. Хлопнули дверцы. Джип хрипло газанул, развернулся и пошел по проселку, победоносно покачиваясь на ямах, как легкий и смертоносный танк. Виталик прошел на участок, поднял крышку и со звоном захлопнул люк.
И больше Виталик ни Лину, ни человека никогда не видел.
Вот такая история про гумус сапиенс. Чмок!
