Издательство "ДОЛЯ"

Сиятельная дрянь

На третий год, как Она ушла, наконец выдалось дождливое лето.

Над домом то и дело ворочались грозовые тучи, громыхало и сверкало, но Ее так и не было, и Альгис в такие дни с тоской и надеждой вглядывался в небо, а то обращался лицом и душой к высоченному громоотводу на крыше.

Ее все не было, и игла громоотвода все глубже вонзалась в его одинокое сердце:

«Обиделась? Ушла навсегда?»

Потом вместо тоски пришла былая ненависть и, как ни странно, нечто похожее на ревность:

«Где она шляется, дрянь?! Думает, что ей все позволено…»

Ее по-прежнему не было, ничего не происходило, и Альгиса начали донимать воспоминания.

В тот день он решил поохотиться с камерой, как делал сотни раз. Ироничный глаз солнца, выглядывающий из-за кроны цветущего абрикоса, жанровая уличная сценка, ссора двух стариков в кафе, монашка с глянцевым журналом, кадры из парка…

Он так увлекся своим профессиональным занятием, что не сразу заметил, как резко потемнело, в небе, грохоча, покатились невидимые пустые бочки, а косые порывы дождя погнали людей в укрытия. Несколько раз блеснуло — рядом, за рекой.

Он машинально поднял аппарат. Конечно, в таком деле нужен штатив, надобно установить камеру на ожидание, на вспышку…

Альгис не успел додумать технологию съемки молнии.

Одна из веток огненного древа вдруг рванулась к нему. Фотоаппарат выпал из рук. Тело напряглось, на миг окостенело в непонятной сладкой истоме. Если это была смерть, то она очень походила на невиданной силы оргазм. Дыхание прервалось.

Альгис безжизненно рухнул в мокрую траву. Грохнул гром. Дыхание возобновилось, и он каким-то краешком сознания понял: он только что кончил, и если это смерть, то она у людей называется блаженством.

— Тебе понравилось? — прозвучал из ниоткуда женский голос. Голос был властный, хрипловатый и тем слегка неприятный. И еще он был почему-то знакомый. Немножко, чуть-чуть.

У Альгиса не было сил ни поднять голову, ни тем более подняться самому. Прямо перед глазами среди листьев опавших одуванчиков танцевали огненные гадючки: изгибались, переплетались, вставали вертикально. Они казались холодными, потому что вокруг ничего не горело.

Альгис вдруг понял, что это остатки молнии. Она не ушла полностью, часть ее пляшет сейчас вокруг него, и этот голос ниоткуда тоже ее.

— Кто ты? — на всякий случай прошептал он, хотя уже знал ответ — дикий, абсурдный для нормального человека и, тем не менее, единственно верный.

— Твоя сиятельная дама. Богиня!

Альгису показалось, что огненные змейки в траве захихикали.

— Ты дрянь, — сказал он. — Ты чуть меня не убила.

— Дурачок, я тебя осчастливила! Людей, в которых попала молния, раньше считали отмеченными Богом. И будь поосторожней со словами: я — девушка обидчивая. Кстати, как любовник ты теперь так себе. Я тебя даже немножко подремонтировала.

Альгис стал поднимать свое поверженное ударом небесного огня и поэтому не очень послушное тело: повернулся лицом вниз, уперся ладонями в расползающуюся землю, подтянул одну ногу…

— Зачем я тебе? — выдавил он из себя.

— Сама не знаю. Ты как-то случайно снял меня. И даже на выставках получал призы за мой портрет. Я разыскала тебя.

Он тут же вспомнил свою работу, которую назвал «Ярость небес» и которая в самом деле не раз отмечалась на международных фотовыставках.

— Господи, прости меня, грешного, — прошептал Альгис, не очень вдумываясь в свои слова.

— Не за что, — хмыкнула Она. — Впрочем, я к нему как бы ближе. Я передам… — и тут же добавила: — К тебе бегут людишки. Я ухожу. Тебе остается ждать очередного визита сиятельной дамы. Пока.

Его тогда продержали в больнице двое суток.

Все исследования и анализы показали, что от удара молнии он нисколько не пострадал. Напротив. Уже в самом конце обследования заявился уролог и после осмотра озадаченно спросил:

— Когда вы успели прооперироваться?

— Не понял? — в свою очередь удивился Альгис.

— Где ваша аденома? Ее нет.

— Я не оперировался, — ответил он и тут же вспомнил слова огненной дамы. Вот что, оказывается, она имела в виду.

О говорящей молнии, о том, что она нагло его трахнула да еще и издевалась, Альгис, конечно, рассказывать не стал. Врачи народ туповатый. Они не станут вникать, а сразу начнут лечить. Причем не что-нибудь, а именно голову, мозги.

— Вам дважды повезло, — заметил уролог. — Остались в живых да еще и исцелились. Такое бывает, но редко. Медицине известны случаи, когда после поражения молнией происходили чудесные выздоровления. Парализованные становились на ноги, слепые прозревали, а, например, к молодому Иммануилу Канту вернулся слух. Малообъяснимо, но факт…

Он тогда приехал из больницы домой, в старый шестикомнатный дом, где поселился после смерти матери. Страшно хотелось пить. Он открыл на кухне банку пива, жадно припал к ней.

— Тебе не хочется пить, — вдруг вновь прозвучал голос Сиятельной Дамы. — Твоя жажда глубже, чем жажда тела. Тебе хочется продолжения нашей оргии.

Он с перепугу уронил банку, опять инстинктивно огляделся по сторонам:

— Ты ведь ушла!

— Я ушла, а в тебе живут мои остаточные токи, хотя на самом деле это еще более тонкая материя. Радуйся. И будь паинькой. Я могу жить в человеке неделями, месяцами… Пока не наскучит. Понял?

— Еще не наскучило? — дерзко, помнится, спросил он.

— Ну ты и урод! А ведь фотохудожник, творческая личность, — вздохнула Она. — Неужто ты до сих пор меня не узнал?! Я твоя Первая, Альгис. Первая Женщина!

Его вновь будто прошибло небесным огнем.

Вот почему его мозг зацепился за слова доктора «молодой Кант». Вот почему ему показался знакомым этот хрипловатый голос из ниоткуда. Это Она четверть века назад, когда он был в таком же нежном возрасте, как и Кант, первый раз трахнула его на опушке леса. Тогда Она не общалась с ним, пацаном, но, кроме ужаса и боли, оставила в душе и теле непонятную сладкую истому и как бы отзвук речи, тень нескольких слов, короткой фразы, которую он посчитал звуковой галлюцинацией. И вот — продолжение.

— Что ты сказала тогда?

Сиятельная Дама вульгарно хихикнула:

— «Живи, мальчик, я тебя распечатала…» А пару дней назад я почему-то вспомнила тебя. Нашла и… Радуйся, Альгис, мы снова вместе.

Тогда, в юности, он всего-навсего лишился ногтя на большом пальце ноги, можно сказать, отделался легким испугом. Его, пацана, вовсе не заинтересовала таинственная небесная сила, которая так нежно и странно с ним обошлась. Даже годы спустя он не знал, что многие люди чувствуют в молниях, особенно шаровых, живое и, быть может, разумное существо, что очевидцы рассказывают о непреодолимом желании… погладить ярко-желтые, голубые или зеленоватые шары, что по статистике подавляющее большинство (86 процентов) жертв стрел Амура, то есть Перуна, — мужчины, у которых за душой, кроме избытка тестостерона, ничегошеньки нет.

Ничего этого он не знал и, поднимая банку с пивом, не очень вежливо снова поинтересовался:

— Господи, ну зачем тебе я? Или этот тысячелетний Кант? Ты что — сексуально озабоченная?! Но ведь ты не человек. Так. Энергия какая-то, ток…

— Ничего себе ток, — хмыкнула Сиятельная Дама. — Мои ручки-ножки раскалены до тридцати миллионов градусов. Хочешь — обниму тебя по-настоящему?! А насчет секса… Может, ты и прав… А пока… Налей-ка себе выпить! Да не пива, а виски или текилы. Да побольше. Пей!

Он, помнится, выпил — и раз, и второй, и третий. Все по настоянию невидимой гостьи, которая позже сказала, что Кант — всего лишь иллюстрация, ты, мол, не ревнуй, его трахнула не я, а одна из моих сестричек, и что с философами иметь дело хуже, чем с полицейскими. Эти дураки, мол, всё пытаются понять, даже то, что не помещается в их забитые всяческим мусором хилые головки.

А еще Она в тот вечер пила его устами джинн и абсент, коньяк и мартини, а на десерт потребовала шампанского.

— Что ты со мной творишь?! — взмолился он. — У меня утром от такого коктейля лопнет голова.

— Не боись, — хохотнула гуляка. — Я тебя вылечу…

Когда он прилично захмелел, Сиятельная Дама заявила:

— А теперь раздевайся — займемся любовью.

Он тоже хохотнул — пьяно, издевательски:

— Даже если ты не моя шиза, а в самом деле остаток молнии… Тебя же все равно нет. Ты — нематериальная. Как я могу заниматься любовью с фантомом, электрическим образом?! Только в воображении… Это рукоблудство.

— Какой ты дурачок, — вздохнула где-то рядом Она. — Что с тебя возьмешь — лесничий, садовник, фотограф… Я даже не спрашиваю, сколько книг ты прочитал, Альгис?! Ты два часа назад, кажется, что-то вякал о моей сексуальной озабоченности. Так вот. Я не знаю, кто ближе к животным — вы, люди, или я. Неважно… Но если ты когда-либо слыхал о понятиях инь и янь, то я — инь в чистом виде. Сгусток ее. В ваших самых страстных сучках содержится не более крохотной капельки этой божественной женской сущности, этой творящей энергии… Миром движет энергия, Альгис. Смотри! Сейчас ты спляшешь для меня зажигательную сальсу.

— Я не умею танцевать, — проблеял он. — Тем более какую-то сальсу. Я даже не видел, как ее танцуют.

В следующий миг он, абсолютно помимо воли, вскочил, какой-то неестественной, легкой, летящей походкой проскользнул на середину гостиной.

Музыки, конечно, не было. Но она вдруг зазвучала во всем его естестве, подняла над полом и старым ковром, руки и ноги ожили для полета, сами вплелись в канву раскованных, полных страсти движений.

— А ты боялся, мачо! — насмешливо шепнула Сиятельная Дама. — Я с тобой, и жизнь прекрасна.

Когда, усталый, злой и по-своему… счастливый, он рухнул на кровать, Она едко заметила:

— Видишь, ты тоже электрический. Твое тело, мускулы слушают команды твоего мозга. Или мои. Ты не хочешь и не умеешь танцевать, но только что сорвал мои аплодисменты. Ты не хочешь раздеваться — из вредности, — а руки уже сами снимают одежду. Ты для меня кукла, Альгис. Как и другие люди. Вы все в моей воле.

Насчет рук и одежды Сиятельная Дама оказалась права, что ему окончательно не понравилось. Как, впрочем, и «зомбированный» танец.

— Люди не любят, когда ими играют. Куклы ненавидят кукловодов, — заметил он, пробуя воспротивиться ее электрической воле.

— А мне наплевать на ваши переживания, — отмахнулась Она. — Помнишь, ты в детстве повадился бегать за дом и там ссать на муравейник?! Для мурашек — стихийное бедствие, а ты лыбился, как идиот… Чем ты лучше меня?! А теперь помолчи. Не зли меня…

Он, помнится, увидел тогда вокруг своего обнаженного тела голубоватое зыбкое сияние, которое сгущалось, стремилось, текло внутрь него, и его охватила ни с чем не сравнимая благодать и солнечная нега, которая, в отличие от сияния, наоборот, вырастала изнутри, стремилась наружу, сладко ныла в каждой клеточке, пока не изверглась семенем, а когда оно кончилось, продолжилась бесконечными толчками-выбросами уже чистой энергии космического соития.

Потом, полумертвый, едва шевеля запекшимися губами, он спросил: «Что? Что это было?!» — а Она ответила: «Это сама жизнь. Энергия инь, вечное творение, к которому ты имел честь чуть-чуть прикоснуться…».

Уже наутро они снова ругались.

То есть ругался только он, потому что до этой фантастической встречи был всегда свободным и даже не представлял себе другой жизни. Потому и с двумя женами в свое время развелся. А тут на голову свалилась какая-то всемирная бабская энергия с замашками безумного Нерона и помыкает им как последним рабом. Даже хуже. Раб хоть своим телом управляет…

Он кое-как терпел, пока она пьянствовала его устами, но когда Сиятельная Дама заинтересовалась человеческой едой и стала пробовать, опять-таки его устами, все подряд, он снова резко воспротивился:

— Я ненавижу десерты и мороженое! Ты слышишь?! Завтра тебе приспичит изучить женские духи, или украшения, или белье. Трахни лучше какую-нибудь молодую бабу и изучай все через нее… Или ты, быть может, влюбилась в меня? — не очень удачно пошутил он.

Сиятельная презрительно фыркнула:

— Это гормональная химера — твоя так называемая любовь. Усилитель удовольствия… Электронный вариант похоти. А вот насчет бабы ты хорошо придумал. В самом деле — чего я к тебе прицепилась?!

И Она исчезла. Была рядом, внутри тела и мозга — и нет ее. Будто выключили. Он даже слегка обиделся, ибо люди устроены так странно, что им сначала необходим период надежд и ожиданий, затем сам процесс добывания чего-либо, а уж потом-потом мёд победы. Который без всех упомянутых страстей и ритуальных танцев вовсе даже и не сладок.

Новоявленная лесбиянка объявилась где-то через полгода. Еще более циничная и развязная, буквально пышущая презрением к людям-человекам, а особенно к носительницам божественного начала инь.

— Ваши бабы — дуры и вечно открытые рты, — таков был вердикт Сиятельной Дамы. — Зависть и потребление! Через все дырки. И больше ничего.

— А чем ты лучше их?! — возразил он, скорее всего, из духа противоречия. — Ты насилуешь меня как мужчину, как человека, ты…

— Опять заскулил?! — прикрикнула Она. — Зачитай мне еще Декларацию прав человека… Гордись, пигмей! Через тебя, твое тело, я познаю мир и вас, ничтожных. Я собираю неизвестные и недоступные мне ощущения как вы собираете цветы. Как ты делаешь снимки…

— Ну да, — засмеялся, помнится, он. — Я для тебя нечто вроде фотоаппарата.

— Пусть, — согласилась Она. — Главное отличие между мной, Сиятельной, и вашими бабами в том, что я пробую жизнь на вкус, а они потребляют ее как свиньи хавку.

Про себя согласился с ее оценкой женщин и он. Мало того, что порядком насолили ему в жизни, так еще после появления Сиятельной и вовсе обесценились: с женщиной теперь все равно что с мертвой спать.

…Сиятельная приходила много раз.

Больше тайно (по его просьбе) и без особого членовредительства, но семь свиданий произошли по всем трагедийным законам: с громом и молнией, зрителями, травмами и ожогами, сообщениями в газетах и по телевидению. Он даже в «Книгу рекордов Гиннеса» по этому поводу попал.

Ах, Сиятельная!

Как-то она рассказала ему о том, что может сделать удар молнии с человеком. Убить, сжечь — это и ежу понятно. Но если молния хочет проявить милосердие, помочь, то может дать дар исцеления или ясновидения, как Ванге, подарить рентгеновское зрение или умение читать чужие мысли… Сиятельная, помнится, предложила ему все эти чудесные способности, но он из-за двойственности своей натуры отказался, она не стала настаивать, а он, как уже было не раз, опять обиделся. На нее, на себя, дурака?!

Еще Она рассказала ему, что ее сестры-молнии живут на Венере, Юпитере, Сатурне и Уране, но там, к сожалению, нет людей.

— Почему «к сожалению»? — спросил он.

— Вы ничтожны, но забавны, — ответила Сиятельная. — Без вас скучно.

— Какая же ты дрянь, — почти ласково заметил он, — мое средоточие божественной инь. Кстати, признайся, дело не только в скуке?! Ты запала на меня или на мое, как ты называешь, янь.

В тот раз ему впервые отчетливо послышался смех Сиятельной не внутри, в сознании, а в могучем раскате грома:

— Какая гордая плесень завелась на Земле, какая мания грандиоза! Даже я, Альгис, не более чем капля творящей силы, женского планетарного начала. Планетарного, мой маленький голубок! А янь вообще космическое начало. Это солнечный ветер, энергия звезд.

— Ну да, — подколол он ее. — Поэтому бабы на курорте и отрываются по полной программе. Належатся на солнышке, а все равно мало…

Она снова загромыхала в небесах. И еще раз так грозово-планетарно смеялась Сиятельная, когда он, устав от травм и членовредительства, установил на доме высоченный громоотвод.

— Дурачок! — заявила Она. — Ты от меня нигде не спрячешься. И думать об этом забудь. А вообще-то, спасибо. Мне стало проще приходить к тебе в гости.

…Тогда, три года назад, в последний ее приход, он разозлился на то, что она поймала его в центре города, в сквере, и, ни слова не говоря, изнасиловала на глазах у прохожих. С такой неистовой силой, что он корчился и кричал от вожделения и удовольствия, а все думали — от боли и страха. Сиятельная тогда серьезно обожгла ему бедро и расплавила и испарила старое обручальное кольцо.

— Стерва, дрянь! — орал, помнится, он. — Ты меня снова покалечила… Я тебя ненавижу! Наглая трахальщица!

— Ты любишь меня, — возразила Сиятельная. — Я — твоя Богиня! Я хочу тебя, и я тебя беру. Что в этом плохого?! Разве вы, люди, делаете это иначе?

— Я тебе не вещь! — заходился он в праведном гневе.

— Я тебя нечаянно повредила, совсем немножко, — попыталась оправдаться Она. — К тому же я все-таки стихия. Стихийное явление.

— Проваливай… Ты стихийное бедствие…

— А ты скандалист и зануда, — вздохнула Она. — Ведешь себя как вздорная, сварливая баба. Наверное, ты постарел.

И Она исчезла, отключилась. Судя по прошедшим годам — навсегда.

До полудня Альгис занимался своим фотоархивом. Не просмотром новомодной цифровой записи на экране, а старыми работами, которые хранились в доме во всех доступных и недоступных местах.

Он и раньше не слишком высоко ценил плоды своего творчества, и в этом, наверное, тоже была доля, по выражению Сиятельной, его «вечного занудства». Сегодня же большинство снимков казались ему вообще невыразительными и статичными, чуть ли не бездарными. В глубине души он понимал, что фотоработы его такие же, как и были: разные, но вполне профессиональные и в целом даже неплохие. Изменился он сам, его психика, обожженная дикой энергией и экспрессией природы: последние пятнадцать лет его душа ежечасно и ежеминутно находится в центре, на меже между высокими устремлениями и обыденностью обычной человеческой жизни. Даже не на меже их нестыковки, а в месте постоянно рвущегося разрыва. А это нелепо, больно, невозможно. Как говорят врачи — несовместимо с жизнью.

Кроме того, Альгиса уже дня три донимала жара, потная духота, от которой мало помогают кондиционеры, да и он как-то не удосужился оборудовать ими свой старый дом. А духота и дурное расположение духа — близнецы-братья.

Он сел в машину и, хотя небо в очередной раз хмурилось, минут через двадцать припарковался возле пляжа. Начался порывами мелкий дождик, и большинство людей уехало или переместилось под пластиковые навесы. Где-то далеко, еще над городом, пробовал голос гром и лениво постреливали молнии. Однако Альгис давно уже не ждал свою фантастическую трахальщицу, свою сиятельную насильницу и дрянь. Или делал вид, что не ждет, — даже под присягой он не смог бы ответить точно и праведно.

После купания под ленивыми экспромтами дождя на берегу было просторно и здорово, и он присел прямо на песок, у кромки бездонной воды, которую только начинал дразнить ветер.

И тут в сознании Альгиса прошелестел до боли (в прямом смысле этого слова) знакомый голос:

— Привет, любовничек! Это я. Твоя госпожа. Королева.

Он замер. Не от неожиданности, не от радости встречи, а от ожидания. Наконец-то! Сейчас она войдет в него, и он завопит от удовольствия, застонет, закорчится на песке от огненного блаженства, от непрестанных оргазмов души и тела.

Но ничего такого не произошло.

Альгис вынырнул из омута ожидания растерянным и потрясенным.

— Ты… ты… меня не тронула? — спросил он, еле двигая пересохшими от волнения губами. — Странно.

— Чего тут странного? — засмеялась Сиятельная дама. — Ты же, хмурый старый хрыч, все время вопил, что я тебя насильничаю. Вот я и отпустила тебя на волю.

— И хорошо, — еле выдавил он из себя. — Я о тебе уже и думать забыл.

В наказание за ложь Сиятельная слегка долбанула его током.

— Почему вы, люди, все время врете?! Даже когда знаете, что черепушка ваша для меня открытая книга?! Разве не ты полгода каждый день таскал к себе шлюх, пока не убедился: такой, как я, нет и быть не может?! Разве не ты, отчаявшись, изнемогая от желания еще раз испытать нечто подобное моей любви, сунул провода в розетку?! Но ваш машинный электрический ток мертв по сути своей. Ты понял это. И ты плакал от разочарования.

— Может, я хотел умереть, покончить с жизнью, — вяло возразил Альгис. Он не следил за собой и отвечал то мысленно, то, чаще, вслух.

— Может. Но опять-таки из-за меня.

— Да уж, — согласился Альгис. Он чувствовал себя усталым, даже мертвым, как тот земной электрический ток. — Все из-за тебя.

Он встал, подошел к кромке воды.

— Скажи, пожалуйста, — непонятно зачем спросил Альгис. — Кто тебя, образно говоря, научил танцевать сальсу? Ведь молнии сами по себе сальсу не танцуют. У кого ты стыбрила эти движения, их импульсы?

— Ты его не знаешь, — мысленно улыбнулась гостья.

— А плавать ты умеешь?

Альгис не смог бы объяснить ни себе, ни другому, зачем он выясняет какие-то ненужные, второстепенные вещи.

— Нет. Ты думаешь, я овладею тобой в воде? И не надейся. Я тебя, как и просил, бросила.

— Ты, очевидно, хорошо провела эти годы? — задумчиво сказал Альгис, потихоньку заходя в океан. — Нагулялась?

— Ты сам посоветовал мне найти мужика помоложе. И не такого скандалиста и зануду, как сам. Чего же ты хочешь?! Любви?! Так мне она недоступна.

— Это тебя и бесит. Из-за этого я и бросил тебя, Сиятельная дрянь, — вслух сказал Альгис и, мощно оттолкнувшись от дна, поплыл. — И многих ты трахнула?

— Не считала, — хмыкнула невидимая собеседница. — Много. Вы, люди, такие разные. У каждого в черепушке свои тараканы… Но есть и весьма интересные личности, покруче тебя.

— Зачем же вспомнила? — Альгис уплывал все дальше и дальше.

— Ну… ты у меня все-таки тоже первый, — несколько растерялась Сиятельная. — А еще… Это какой-то закон бабской подлости. Каждая, кто бросила мужика, хочет убедиться, что ему без нее хана. А уж я, Богиня, которой все доступно, которая все может…

— Ты не Богиня, а шлюха. Точнее — потаскуха. И дрянь. А кто кого бросил, сейчас увидим…

Он не думал об этом, не хотел. Но бывают ситуации, когда ты не волен над собой. Не те, когда тобой кто-то издевательски и цинично командует, как эта электрическая шлюха: дергает веревочки импульсов и ты, кукла последняя, пляшешь зажигательную сальсу… Не волен, потому что по-настоящему неподвластен себе. Или, наоборот, сильнее самого себя.

Альгис нырнул.

— Ты что задумал? — обеспокоилась вдруг Сиятельная. — Не смей! Вернись сейчас же!

Альгис молча уходил вглубь.

Над его головой вдруг ослепительно вспыхнуло. Раз, другой, третий. Океанская вода взрывалась от мощных, яростных ударов молний, превращалась в пар и кипяток.

— Это я тебя бросил, дрянь! Я! — мысленно ударил он её в последний раз. — Запомни это! И я никогда больше не буду танцевать для тебя сальсу…

Запас воздуха кончился, и вместе с мыслью: «Зачем?! Что ты делаешь? Поздно…» — он увидел то ли странную предсмертную реальность, то ли свой старый снимок, где из фиолетово-аспидного варева тучи вырастала к земле робкая веточка первой молнии. Тонкая и нежная, будто росток. Затем в легкие хлынула вода и унесла, растворила последнюю мысль:

«Шлюха... дрянь… госпожа… Богиня… люблю!»

P. S.

Из Книги рекордов Гиннеса.

 Самым большим «любимцем» молний считается лесничий и бывший садовник Рой С. Салливан из штата Вирджиния, США, целых семь раз пострадавший от молнии. Впервые он близко «познакомился» с ней в 1942 году, когда ему было 16 лет. В результате подросток лишился ногтя на большом пальце ноги.

В июле 1969 года молния опалила ему бровь. Ровно год спустя обожгла левое плечо. В апреле 1972 года в результате удара у него загорелись волосы. В августе 1973 года они снова вспыхнули, но на этот раз пострадали еще и ноги, ранило лодыжку. 25 июня 1977 года, после того как во время рыбалки его очередной раз ударило молнией, Салливан был помещен в больницу с ожогами груди и живота.

И все-таки жизнь «любимца молний» закончилась трагически: он умер в сентябре 1983 года, покончив жизнь самоубийством из-за несчастной любви.