| Главная » Файлы » Мои файлы |
| 19.12.2011, 11:58 | |
Виктор Корсуков ОТЦВЕЛА СИРЕНЬ Рассказ Солнце опускалось так, словно кто-то большой медленно затягивал за сопочку красный воздушный шар. А Иван Петрович Брагин все это видел и вздыхал: «Вот времечко-то, а! Только, казалось, восход, а не успел оглянуться, сумерки уж. Закат, мать твою».
Он зашторил небольшое кухонное оконце и включил свет. Кряхтя, уселся на широкую темную лавку и не спеша расслабил тугие протезные ремни. Чуть дернул деревянную ногу вниз, тихонечко охнул и негромко вслух выругался: «Вот едрит твою в душу, когдаж это кончится?». - Что кончится-то? – услышал он молодецкий басок и вздрогнул. В дверях кухоньки стоял рыжий здоровый парень. И улыбался во весь рот, аж усы встопорщились. - Ну, Андрюха, - дед хлопнул себя по культе, - так и в штаны наложить можно. С перепугу-то. Двери что ль открыты? - Открыты, - пожал плечами Андрей. - Ну вот, совсем потускнел дед, - вот и память совсем отшибло. Беда. – Он поскреб ладонью небритую впалую щеку. – Беда. Видишь как, - продолжил он неоконченную жалобу, - уж полста лет с этой ногой хожу, а все не привыкну никак. Зудит к концу дня и зудит, гадина такая. А помнешь ее хорошенько, отходит. Да, - махнул он рукой, чо жалиться-то? Недолго уж и осталось-то, всего ничего. Ты, эта, пока не сел еще, чай вон поставь. – Дед показал на пузатый зеленый чайник, а сам чего-то забеспокоился: «Не зря ведь Андрюха пришел. Чего на ночь глядя-то?». Он сморщил и без того избитый морщинами лоб, размял и раскурил дешевую сигарету. Покрутил в больших ладонях красную пачку и бросил ее на стол. - Что к чему? – щелкнул по пачке дед, - Сталина нарисовали, надо же. «Ностальгия» называется. Андрюха! Ностальгия- это что? – крикнул он. В дверях с чайником в руках показался Андрей. Он тоже достал из пачки сигарету. - Ностальгия – это печаль. Тоска по прошлому. Например, когда ты эту солому куришь, то обязательно тосковать должен. - Прямо уж и обязательно, да? – с язвинкой спросил дед. – Чо тосковать-то? По говну этому? Оно и вправду такое ж осталось. Дерьмо и дерьмо. И тосковать нечего. Это по Сталину скучать, наверно, надо? Тоже, хрен его знает. Счас такое про него рассказывают, ужас. Я вон тоже без ноги остался и что, из-за него что ли? А тоже бегал с винтовкой. Блажил- «За Сталина!» и добегался вот. Полжизни на деревяшке скачу. Дед замолчал. Отхлебнул из большого синего бокала чайку и опять закурил. - Дядь Вань, на мою, - Андрей достал из пачки хорошую сигарету. Дед взял, но отложил в сторону. - Я начал уже, вишь? – показал он на толстую «Ностальгию». – Да и привык я к ним. С твоих я закашляю сразу. Андрей кивнул. А Иван Петрович не выдержал. - Ну ты, Андрюха, даешь! – взволнованно и прямо заговорил он, - чего ты кота за хвост тянешь? Я уж измаялся весь, честно. Как на иголках сижу. Чего хочешь-то? Я ведь не баба, я понимаю, что неспроста зашел. Вам ведь счас некогда все. Выкладывай! – прикрикнул он. Андрей погладил короткие рыжие волосы и вдруг встал и вышел. Но скоро вернулся с сумкой. Молча поставил на стол квадратную бутылку водки, пузатую бутыль пива и колбасу. Сел. - Ну и что? – спросил Иван Петрович. – Что празднуем-то, день рождения граненого стакана? - Постой, дядь Вань, - остановил его Андрей. – Видишь же, я сам начать не могу. Давай выпьем сначала. Осмелюсь хоть. Дед Иван успокоился. По хорошему делу пришел мужик, - подумал он, - иначе давно б прорвало. - Ты это, - он показал на холодильник. – Давай уж пообстоятельней тогда. Достань яиц там. Сальца нарежь. Помидорчиков с огурчиками настрогай. Яишенку сделай, а я покурю пока. Андрюха шустро взялся за дело, а дед задумался. Он уже догадался, зачем гость-то пожаловал: «Не иначе как за Ксюхой пришел». Дед вздохнул. «Ну и ладно. Парень-то неплохой. Завгаром работает, хвалят его. Да и Ксюха, по правде сказать, не век же в молодухах ходить будет». Когда никогда – надо. Я-то что? Петька б доволен был. "Ладно, - решил он, - посмотрим, как разговор пойдет". Деду стало приятно, что его тут не обошли. Как бы заглавным лицом сделали. Он незаметно вытер выступившую было слезу. «Ну ладно тебе, дурак старый. Ладно. Дело-то житейское. По-людски все, хорошо, ладно». - Рюмки-то есть? – спросил раскрасневшийся Андрей. Дед кивнул на старый кухонный стол. - Там вот. Стопочки там. Они как-то попривычней. Завгар расставил на столешнице хорошую закуску и разлил по стопкам водку. - Ну вот, - поддержал его дед Иван. – Это другое дело. Можешь ведь и стол-то накрыть. Как девка хорошая. Молодец в общем. Андрей только рукой махнул. - Давай, дядь Вань. Что б разговор наш по колее пошел. По хорошей дороге, без ухабов чтоб. –Давай, улыбнулся дед. Чокнулись. Андрей выпил залпом, а дед медленно. Допил, крякнул, занюхал хлебом и закусил мягкой колбасой. - Колбаса хорошая. Мне как раз по моим присоскам. Жуется хорошо. И вообще, счас всего полно. Вон лет десять назад – давились за нее , как будто кроме колбасы ничего на свете не было. - Так и вправду не было. Я вон в Ярославле учился, а у меня тетка в Москве жила. Ну меня каждую субботу за едой снаряжали. В Москве, как на другой планете – все есть. В Ярославле кроме кильки вообще ничего. Дед согласился. - Да, мать твою. Помню, зараза. Даже курева не было. Я, правда, обходился, мне Петруха хорошо присылал. Он на Дальнем Востоке тогда служил. И рыбки, и икорки, бывало, пришлет. Ну, а если приедет, так вообще, молчу. Полдеревни гуляет, честно. Счас-то хорошо, конечно, но, - он развел в стороны руки и похлопал по коленкам. - В магазинах полно, а в карманах мыши скребутся. Помолчали. Андрей налил еще. Молча чокнулись и выпили. Иван Петрович звучно высосал помидорку, взял было хлеб, но отложил. - Ну, Андрей, не тяни. А-то старый я стал, разморит меня. Какой я тогда собеседник тебе? Спать потянет или вообще, тяжело станет. Я уж знаю. Слабый я стал. И на слезу скор. Чуть что – слезы. Нервы, наверно. Нервы – ни к черту. Андрей налил себе еще, выпил и рукой махнул. - Ладно. Короче, дядь Вань, жениться я решил, - он помотал головой. – Нет, не так. - Мы с Оксаной решили. И все. Ну, вот. – Андрей совсем растерялся. - Ну не знаю, - громко сказал он. – В общем Оксана сказала, как вы скажете, так и будет. Вот. Он опять налил себе маленький стаканчик, понюхал и поставил на стол. - Вот такие дела, в общем. Зарабатывать я, конечно, зарабатываю. Ну, не так, чтобы очень. Хозяйство, сами знаете, как совхоз развалился, растащили все как есть – начисто. Вон по бумажкам посмотрел, аж волосы дыбом, честно. По двести рублей «Зилок» покупали, комбайны за двести пятьдесят, трактор «Беларусь» - вообще сотню. Смех. Вон у Малевских во дворе видел? Вся наша техника стоит. Как на выставке. Гад. Рынок придумали, а получился базар. Толчок какой-то, ей Богу. Андрюха от волнения нес все подряд, а Иван Петрович хитренько склонив голову на плечо, слушал. Улыбался, кивал. - Ну, ё-мое, - хлопнул по столу Андрей. – Как трубу гнилую прорвало. Ну все рассказал, - он подхватил рюмку и, не закусывая, проглотил водку «Смирновскую». А дед Иван хихикнул и весело потрепал потерянного собеседника по голове. - Очнись, парень. Чо уж ты так убиваешься. Нормально все. На, закури-ка вот «Ностальгию» мою. Сразу обо всем забудешь. До задницы продерет. Андрей вынул подрагивающими пальцами тугую сигарету. Закурил, глубоко затянулся, но не закашлялся. Выдохнул, удивленно глянул на раскаленный огарок сигареты и протянул: - Да - а! – Действительно все забудешь. И это, дустом воняет, да? - Наверно, - согласился дед, - для весу туда сена, соломы, дусту, хлорки. Это они о тебе беспокоятся. Обеззараживают, - хмыкнул Иван Петрович. – Ну, ладно. Ну, что я тебе скажу, Андрюха. Ты Ваньку-то хорошо знал. Я думаю, он против не будет, - сказал и опять нежданная слеза на глаза выступила. Дед громко высморкался и вытер губы, глаза промакнул. - Ты, Андрей, не обижайся на старика. Слабый я стал, правда. Вчера дровишки хотел подколоть и бросил. Один раз попаду, два раза мимо. Тяжело. Ну их на хрен, думаю. Мало что без ноги, еще и клешню себе оттяпаю. Бросил. Ну ты иди. Я пить больше не буду. Ксюха тебя заждалась, наверное. Постой, - вдруг сказал он. – Ты это, ну как тебя, за Петруху, если что, - он погрозил пальцем, все силы соберу – убью. Андрей не то чтобы испугался, а скорее опешил. - Да что ты, дядь Вань, или я дурак какой? За что ж вы меня так? – он резко встал и тут же резко сел. А в шкафчике, об который он треснулся головой, малиновым звоном пропела посуда. Иван Петрович придвинулся к парню. - Дай посмотрю. Эко ж тебя угораздило, Ну ничего. Свадьба уж скоро, заживет. Даже не царапнуло. Шишка, правда, как рожок у козленка, а так ничего. Немножко еще посидели, и Андрюха ушел. А в тихой деревенской ночи долго еще горело оконце в доме Ивана Петровича Брагина. Как фонарик высвечивал он маленький дворик и большую раскидистую сирень. Запашистую, сдуреть можно от сладости. Правда. А ночью приснился сон. Сидит Иван Петрович под сиренью, а вокруг дома вместо деревянного забора – бетонные блоки с окошечками. «Как дома, да, батя?» Иван Петрович вздрогнул, а по ту сторону стола сидит его сын – Петр. Дед Иван растерялся, и сердце забилось часто-часто. Сын улыбнулся: « Все правильно, отец. У нас тут все из бетона да из камня придорожного огорожено. Так надежнее. И нам за тебя никакой опаски не будет. Живи и живи. Это –«блок-пост» называется. Не бойся, отец. Ни одна сволочь к тебе не пролезет. Война ведь. По всей России война». «Так это ж дом наш, - пояснил старик, - дом, глянь-ка». Он хотел взять сына за руку, а он уж у крылечка стоит, а на его месте Настя, жена сидит. Покачивает внучка маленького, а тот весь в белое одеяло завернут, одна головенка видна. И плачет. «Настюха! - позвал Иван Петрович, - Что ж ты его так обмотала-то. Душно ж ему. Что же ты, Настя!» «Раненый он, Вань, - объяснила жена, - плохо ему. Горел он». Дед Иван глянул поближе и ахнул: «Батюшки, так это же Петька, правнучек наш», - не на шутку испугался дед. «Иван! – громко стал звать дед внука. – Иван, боже ж ты мой!». «Здесь я, - отозвался внук. – Я вижу». Иван стоял рядом с Петром, отцом своим. «Иван!- позвал старик. – Это ж ты в танке горел! Объясни матери-то, что сын твой у нее, Петька». Сын с внуком тихо пошли к скамейке. Оба в форме, но без оружия. «Мы, отец, тебе такой забор сделали, чтобы ни одна гадина сюда не лезла. А-то столько мрази развелось. Сейчас война, батя, война везде». «Да что ж это такое? - вскричал дед. - Настя! Отдай мне Петеньку, прошу, отдай, милая!» «На, Иван, - протянула жена белый сверток. – Я же его так, побаюкать взяла». Дед быстренько раскидал толстое одеяло да простынки откинул и увидел целехонького правнучка- Петьку, и заплакал. От радости что ли? И расцеловал его. Да прижал к себе, никому не отдаст. А сердце все бух да бух, бух да бух. Еле глаза продрал. Сел на кровать, нащупал выключатель, хорошо, тот прямо у спинки кровати был. Щелкнул. Вспыхнула неяркая лампочка. Петр Иванович стер рукавом рубахи слезы, взял костыль и прокрался на кухню. Крепко растер грудь холодной водой и голову окатил. Сел и закурил свою зверскую «Ностальгию» со Сталиным: «Батюшки ты мои. Не дай Бог кому так мучиться. Верно, и мне скоро к ним. Прибираться надо», - с горестью подумал он, но сам же себя и осек. «Раненько еще. Петьку, правнучка в школу б отправить хоть». Дед снял со стены недавно сделанный семейный портрет. «Не обижайтесь, - вслух сказал он, - Я навещу вас. Завтра же и приду. А насовсем если, так подождите пока. Петьку вот провожу, тогда уж и к вам». Дед покурил еще и, не выключая свет, лег. Поохал, постонал и уснул. Нет, не уснул, забылся. Утро выдалось чистое и прохладное. Иван Петрович кряхтя сел на глинистый полынный бугорок. До кладбища было не далеко, но по пути надо еще по «арбузу» забраться. Это у них грива так называлась. Глянешь издали – мать честная, чудеса-то какие: на переливчатом листвяном покрывале гигантский арбуз лежит. Наполовину в зеленую подушку утопший. Тронь пальцем – лопнет. А на самой верхушке – старая коряжистая береза, точь-в-точь как пуповина арбузная. В хорошее лето земляники на этом арбузе – страсть. Вся деревня собирает. Иван Петрович и не помнил, не знал даже, кто и когда гриву эту таким диковинным именем обозвал. Но обозвал, правда, удачно. Подумал ещё и зашагал. К могилкам. Нет, он не расстроился от вчерашнего разговора. Но вот сдавила грудь какая-то жаба, скользкая и противная. Ревность, не ревность. Дед в сердцах сплюнул. - Дурак старый. Что уж теперь сделаешь-то. Она может еще детей нарожает. Конечно. Ладно. Он выкинул в сторону окурок и пошел, чуть прилегая на костыль. А сейчас вот сел отдохнуть. Достал из кулечка конфетку, почмокал. «Надо бы на лето Петьку к себе забрать. Пусть молодняк женихается, нечего пацану под ногами вертеться», - подумал дед, но засомневался. «Только договорюсь ли с Оксанкой-то? Отдаст, - решил он, нечего на меня обижаться. Я его ничему плохому не учу». Дед вспомнил, как они с правнуком выучили песню, а потом хором, под гармошку исполнили ее перед снохой. Дед не очень умело наигрывал на гармошке, а Петруха орал: - Как родная меня мать провожала, - Тут и вся моя родня набежала. - «Ох, куда же ты, Петро, ох куда ты? - Не ходил бы ты, Петро, во солдаты…» Оксана не обиделась, но все ж выговорила: «Ну и песенку вы выдумали, - прям ох – и упала». «Нет, - решил дед Иван, - заберу я Петьку. Пусть хоть летом вволю набегается. По хорошему. Когда еще? На тот год в школу уж. Заберу», - твердо сказал дед, встал и неторопко зашагал под гору, к кладбищу. Грустную кладбищенскую тишину разрывал щебет хлопотливых воробьев. Маленькие стайки перелетали от могилки к могилке и, шумно ругаясь, подбирали с них разные крошки. Иван Петрович взмахнул костылем : « Кыш, дармоеды! Вот ведь какие шустрые!» – Он открыл калиточку и, пригибаясь, вошел к трем каменным надгробиям. - Ну, здравствуйте, родные мои. Что ж вы меня в снах-то мучаете? Помру ведь. - Он разложил на приземистом столике вчерашнюю водку, разную огородную снедь , яичек. - И кто тогда к вам так вот придет? Оксанка? Не больно-то она и собирается . Будет, конечно. Когда - никогда. Ну, бог ее знает. Ладно уж. Я на вас не в обиде. Только вы не пугайте сильно. А так приходите. Мне без вас туго очень. Я уж устал совсем. Да и жизнь у нас больно разгульная пошла. Ты, вот, Настеха, помнишь же, как я за лист шиферу под принародный суд попал? Эх, сколько тогда я трудодней потерял – за год почти. А шифер-то, тьфу! Кусок колотый. Ан, видишь как. Ну а счас все по-другому. Пенсию на сто рублей поднимут, а шуму наведут на всю ивановскую - «Подняли!». – Дед ругнулся. – Потом, да нет, заранее уже, сразу цены поднимут. На все – скопом. И вот тебе, фиг от пенсии получается. Он показал могилкам этот самый фиг. Потом взял тряпочку, аккуратненько ее смочил и стал протирать блескучие могильные камни с гравированными портретами. - Вот, Настюха, прихорошись-ка. – Дед говорил вслух, да и что? Никто и не слышит. А он и не замечал. – Вон, сыну своему, Петьке спасибо скажи, да Ивану - внучеку нашему. Это из-за них тебе такой памятник красивый поставили. Заодно что б. Помнишь Михаила-то из военкомата? - Он прошелся ладонью по портрету сына. – Вы же, Петро, вместе с ним воевали, с Мишкой-то, помнишь? Он хромает сейчас. Его там на перевале каком-то ранили тож. Прихрамывает немножко. Но потолстел, куда с Богом. Не полковник , а полковнище целый. Ага. Я ему, конечно, не докучаю, но он сам звонит: «Иван Петрович! Что от меня требуется?». Вот так вот. Молодец, вообще. Вон он, матери твоей и могилку устроил. Да я уже рассказывал вам. А я все эти мудреные афганские названия не упомню никак. Вот «Кандагар» – помню. А перевал этот гребаный ,- дед хлопнул себя по лбу, - ну, как его, а? А, а, а – Саланг. Вот его на этом Саланге и ранило. Тебя-то, вишь, под Кандагаром где-то скосило, а его там. На Саланге. Но не насовсем. Пусть хроменький, а живой. У деда сами собой потекли слезы. Он вытер их той же тряпочкой. - Да не смотрите вы так. Это я по старости своей мокродырым стал. Да нервишки еще. А так – ничего. Дед разложил по могилкам хлебушек, конфетки- всего помаленьку и стопки поставил. Поминальные. Он принялся протирать последний черный камень внука своего – Ивана Петровича Брагина. - Вот Иванушка ты мой. Счас чистеньким будешь, как новый. Солдат всегда чистым должен быть, вон, на отца посмотри ,- он опять дотронулся до портрета сына. – вишь, аж подтянулся весь, смотреть в радость. Счас, Иванушка, счас. Ты думаешь, тебя почему Иваном –то прозвали? – и сам же ответил, - я тебе уже и говорил, но ничего – из-за меня. Так уж у нас, Брагиных исстари повелось, чтоб сыновей своих в честь отцов называть. И ты не обижайся, смотри, - он погрозил пальцем, - Иван – имя хорошее. Дед все никак не мог начать главного разговора. Побаивался. Обидеть боялся. - Ну ладно, - решился он. – Я-то в основном чего к вам. Андрюху-то помните? Рыжего? По памятнику внука резко корябнула сухая рябиновая веточка. - Помнишь, значит, Иван. Ну, как тебе-то не помнить? Вы ведь учились с ним. Помнишь, как вы у Райки, соседки нашей всю морковку порвали. Я вас еще ремнем драл. Еще морковки-то не выросло, а вы все испохабили. Но я вас поделом тогда. Драпали от меня вокруг стола, - улыбнулся дед. – Потом ты в свое военное, а он в техникум автотранспортный пошел. Только он из Чечни этой целехонек приехал, а ты… - Дед приумолк. – Вот и лежишь здесь с отцом вместе. Что головы свои подставляли – то, а?,… А, да! – спохватился дед, чтобы снова не заплакать, - мне ведь намедни Михаил этот, друг отца твоего звонил. Орден там тебе положен какой-то, скоро обещали прислать. Я принесу. Обмоем, как положено. А в Чечне этой до сих пор воюют. Там, слышал я, полк твой насовсем оставили, на постоянно. Что к чему? Все не угомонятся никак. И когда же это кончится, заразы такие. Еще нарезал колбаски немножко. Положил по кусочку на могилки. - Попробуйте. Это Андрей, друг твой, вчера принес. А-а! Давай-ка выпьем сначала. – Он плеснул понемногу на могильные холмики, а сам гулко выпил. И закусил. - Так я что, родные мои. Тут это. Вчера Андрей приходил. Да, - Иван Петрович задумался. Уж больно трудно слова эти ему давались. Уж очень серьезно смотрели на него высеченные в камне портреты. Казалось, сын, внук и жена сами чего-то ждали и тоже боялись. Старик тоже боялся. Смотрел на могилки и вертел в дрожащих ладонях граненую стопку. - Я по вам сильно скучаю. Выть хочется. – Старик налил себе полную стопку, подержал и, не морщась, выпил. Выдохнул, похрустел сердцевинкой соленого огурчика. - Ты, Иван, не бойся. Сына твоего я в обиду не дам, еслив что. Да и не такой плохой парень, Андрюха - то. Он счас завгаром у нас. Да – а - а! Но не важничает, нет. Правда, серьезный парень. Ну, посватался он до Оксанки, что уж теперь. Пацан хоть и с неродным, а все равно при мужике будет. А Оксанке-то одной как? Ты, Иван, думаешь на одну твою пенсию проживешь? Хренушки там. Твоей пенсии только на карандаши да на тетрадки хватит. И это еще дайто Бог, - увещевал он портрет внука, - поэтому ты уж поостынь. Отвоевались ведь все. И Андрюха тоже. Нате - ка вот, закурите. Старик раскурил оставленные вчерашним гостем сигареты и положил их на могилки сына и внука. Сам раздымил свою. Рядом резко хрустнула ветка, и дед Иван испуганно обернулся. - А я слышу, бубнит кто-то. Ну и сюда. А это ты, Иван. - Ну, ты и Леха, - Иван Петрович тяжело вздохнул. – Мы же не в клубе на танцах. А ты подкрадываешься как лиса. - Да не подкрадывался я, - искренне удивился конопатый неряшливый старичок, к скомканной бороде которого прилепился одинокий кругляшек репейника. – Царствие вам небесное, - перекрестился он и кряхтя пролез через небольшой лаз оградки. – Я вот всегда восхищаюсь твоими могилками, Ванька. Уж больно красивые. А ведь дорогие-то… О-го-го! – как бы удивился он. Иван Петрович насупился. - Тебе какое дело? Тоже мне, подъехал на гнилой козе, скоко стоит, дорогие! - возмущенно выговаривал он. Скоко есть – все наши, понял? Они – офицеры и погибли за Родину нашу. А это – матери их – за то, что вырастила и родила. - За какую такую Родину-то? – тоже зло спросил старый Алексей. Я не слепой, вот читаю: Петька твой – за Афганистан, Иван, внук – за Чечню. Каким же боком они им подвернулись, республики эти, а? Иван Петрович чуть не взвыл, аж костяшки на пальцах посинели, когда он костыль сжал. - Ну. ну, ну, - отодвинулся Алексей и перекрестился. - Боженька милосердный, не дай совершиться убийству. Ты, Иван, вроде бы грамотный. Чего обижаться-то? Мы, ведь и правда, смотри-ка сюда. В Афганистане этом, зачуханном, десять лет проторчали, сейчас в Чечне столько же. Это как так? Кому это надо-то? Что мы, совсем уж засранцами стали, воевать не умеем? – и сам же ответил, - Умеем. Если б фронтом пошли, да по направлениям, мы бы все эти страны- сраны как веником смели. Или тебе и мне война не знакома? Иван Петрович промолчал. - Давай лучше помянем мужиков твоих да Настену. Не виноваты они ничем. Это не Родина их, а придурки, которые ей управляют, как смерть косой, свой же народ и косят. Ты-то сам понимаешь чего? Вот видишь, молчишь. А посмотри - кось. Страна наша - хрен что поймешь. Только вроде бы деньги заменили, они бац токо – ваучеры придумали. С этими не разобрались, они опять деньги меняют. И вроде бы уже привыкать начинаешь, а тебе опять- ба, бац – еще лучше жить предлагают. Все лучше и лучше. Посмотри, во что земля наша превратилась. Все быльем поросло. Полынью. - Ну, ладно, - смягчился Иван Петрович. – Ты, вон, наливай себе, да выпей вправду. Помянем. Я, вишь, нутром-то все понимаю, а чего я со своим костылем-то? Только и осталось, что тебе башку проломить. Бомжу нашему заслуженному. Алексей выпил стаканчик «Смирновской», крякнул и передернулся. Налил второй и опять залпом, и развернул конфетку. - Вот и полегчало немного. И им, - он показал на надгробия, - царство небесное есть. Ты, Вань, на меня не серчай. То, что я – бомж, это понятно. Я по пьянке, по приказу белой горячки, дом свой спалил. А к Генке своему не поеду. У них в Казахстане тоже не мед, думаю, жизнь-то. Да и нужен ли я ему? Ему б свои дела сладить, а я и в котельной школьной проживу век свой коротенький. Медальками перед сном потрясу, как колокольчиками, и на лавку. А на что они больше, медальки-то эти. Ну, я и в школе иногда подсоблю что-нибудь. Ничего, хорошо. И на кладбище хорошо. Иван Петрович слушал невнимательно. Только кивал сидел, да вздыхал тяжко. «И зачем Бог посылает нам все эти войны дурацкие, - думал он, на хрена бы? Ведь столько ж зла, столько гадости всякой с этого происходит. А может, этот мир и есть ад, а рай только уж в том, непонятном и невиданном мире. Похоже, все так. И тогда понятно, почему сын с внуком все строят и строят вокруг дома блок-пост. Чтобы я в это аду полегче прожил. Жалеют». - Мертвым хорошо, - мечтательно покачал головой бомж Алексей. – Их наше российское болото не мучает так. А у нас-то вроде затянет по горлышко, потом опять отпустит, мол, подыши еще. Это наша трясина, особенная, российская. - Да, - согласился Иван Петрович, - особенная. Что-то мы с тобой, Леха, так весело болтаем, аж сдохнуть можно, а? - Так это ж кладбище. Здесь всегда легче думается. Где еще, как не здесь. Иван Петрович налил по рюмахе, и оба фронтовика, не чокаясь выпили. И закусили маленько. Чуток. - Ты, Алексей, ведь заправским ветеринаром был. Ходил бы сейчас по дворам, свиняшек лечил. - А кто бы мне за это платил, а, Иван? Счас каждый сам себе и врач, и ветеринар, и сантехник. Брось ты. Я уже лучше здесь покормлюсь. И пенсия у меня хорошая , но маленькая, - засмеялся он и похлопал Ивана по плечу, - так сейчас шутят все, - пояснил он. - А что, хорошо сказали. Лучше так : «маленькая и плохая». - Нет, - помотал головой старый Алексей, - тогда никакой шутки не будет. - Ну и пусть тогда так остается, - согласился Иван Петрович, пусть. - Пошутить это ведь тоже талант иметь надо. - А как же, - согласился собеседник. - Вот у нас на фронте такой случай был, - дед Иван поскреб затылок. Форсировали мы речушку какую-то. Не помню. Небольшая. Мы ее вброд перешли. Ага. И только вроде закрепились, а тут немец пошел. Прет, зараза, и все тут. Наш комроты всех как надо расставил, мы оборону-то держали. Ага. И все хорошо, а пулемет наш молчит. Он бы сейчас как раз и нужен-то. И комроты орет: « Где Лапин?! Мать твою, так!» А Лапина-то и нет. Ну, обошлось вроде. Затихло. Нам другие помогли. Заходим в немецкую землянку, глядь, а Лапин этот на нары забился, пулемет обхватил намертво. А голова от страха о гитару бьется. Там за ним гитара висела. Ну мы и пошли метелить его. Сильно били, в кровь, страшно даже. А он так это пошарил по стене и гитару нащупал. Сдернул, да как даст по струнам, как будто гитара под него настроена была. И так запел, гад, что все аж замерли. Тихо, грустно так. И все разошлись, представляешь. Больше его и не трогали. Правда, он потом и воевал-то хорошо. В вскорости все равно пуля его отыскала. От своей пули не спрячешься. Вот и моих, вишь, нашла.- Давай-ка еще по стопке. - Давай .-Старики выпили. - Ну я, Алексей, пожалуй пойду. А - то что-то захорошело мне. Доберусь ли? - Я тебя провожу. Иван, кряхтя, встал. – Провожатый тоже, - усмехнулся он. - Ты меня на выходе подожди. Я попрощаюсь пока. Дед Алексей послушно ушел. - Ну, ладно вам, - Иван Петрович наклонился и крепко поцеловал каждый портрет. Камень уже успел нагреться и хоть и несильно, а губы –то жег. – Ты, мать, присматривай тут за парнями. А ты, Петро, - он взялся за постамент сына, - успокой, как сможешь, сына своего. - Иван! – дед погладил высеченное имя, - не горюй. Они здесь живые. Пусть и живут как люди. Что случилось – то и случилось. А сына твоего я уберегу. Он чисто моя кровь – правнук мой. Прощайте покамест. Дед перекрестился и вышел. Солнце поднялось высоко и уж пекло, как по-летнему. Весна отцветала черемухой да сиренью, и уж полноцвет да трава в рост пошли. Да буйно так, хорошо. Лето обещало быть хорошим. А деду опять снился сон. Сын - Петр Иванович, внук - Иван Петрович и Анастасия Брагины тихо сидели под раскидистой пахучей сиренью. - Ты вот что, отец, - сказал сын. – Если никаких войн не будет, Петьку нашего в Армию все ж отдай. Мы здесь так порешили. Если наш весь род из служивых вышел, так и все отслужить должны. - А ты как думаешь, а, Иван? – спросил дед внука. - Как отец сказал. Мы, видишь, погибли уже. За дело наше. Дед перебил. - Будь оно проклято – дело это. Трижды проклято. - Подожди, деду, - продолжил внук. – Может, сын мой как надо отслужит. Мирно уже. Но тут неожиданно заплакала Настя, жена. - Не отдавай, Иван, Петьку. Не слушай ты их. Помри, а не отдавай в армию эту гиблую. - Ладно, - тихо ответил Иван Петрович. - еще не вечер, - посмотрим. Он-то для себя уже все решил, потому и сказал так. И опять гулко-гулко стучало сердце. И опять градом сыпались слезы. И опять долго-долго не гасло окно в маленькой кухоньке. Долго не гасло. Почти до утра. И сирень отцвела. А жаль. | |
| Просмотров: 1657 | Загрузок: 0 | | |
| Всего комментариев: 0 | |
